Они не замечали ни дороги, ни смены лошадей, и только помнились короткие остановки, глухие дворы, низкие своды комнат. Они не останавливались в гостиницах, а только в частных домах, но все же могли там освежиться, перекусить и хотя бы немного отдохнуть. В этих странных местах не было ни слуг, ни лакеев. Исключение составляли лишь Шарр и Жуан. Время как будто растянулось, и каждый новый день как две капли воды походил на предыдущий: ведь путь был нелегким, и по зимним дорогам быстро не проедешь, так что порой не выходило и лье за целый час. До определенного места ехали по два дня. Все три женщины были крайне утомлены, особенно Мария-Терезия. Сойдя в очередной раз с кареты, она увидела, как в свете ручных фонарей открываются перед ней толстые средневековые дубовые ворота с железными накладками. Вверху, над ярко раскрашенными гербами и даже еще выше, насколько хватало глаз, возвышалось грозное сооружение с неясными контурами. В ужасе она отшатнулась:
— Опять в тюрьму? О боже! Неужели мне суждено всю жизнь провести взаперти?
Со шляпой в руке подошел Филипп Шарр и поклонился со всей галантностью кавалера:
— Нет, мадам. Это ваше убежище, замок дворянина, который, как и его предки, всю жизнь служил королям Франции верой и правдой. Снаружи у дома вид довольно суровый, но внутренние его покои уютны, и вас ждет теплый прием. А ворота эти откроются по мановению вашей руки всякий раз, когда вам будет угодно.
— Где мы находимся?
— В Арговии, мадам, а название замка — Хейдег.
— У кого мы гостим?
— Помните, мадам, полковника Швейцарской гвардии, который сопровождал вас и Их Величества в Учредительное собрание в тот страшный день 10 августа 1792 года, а до этого отважно защищал Тюильри?
— Как не помнить? Полковник — барон Пфайфер, наш последний защитник перед заточением в Тампле. Как же я стала неблагодарна! Так, значит, мы у него?
— Почти у него. У его кузена, старого барона Франца-Ксавье, самого известного человека во всем могущественном Люцерне, где его сын Альфонс служит госсекретарем. Город всего в пяти лье отсюда, и в замке бароны отдыхали с семьями. Чувствуйте себя здесь, в Хейдеге, как дома, а эконом и его жена окажут вам самые высокие почести…
В это время к карете приблизилась семейная пара — они хотели поздороваться с вновь прибывшими, и Лауре при взгляде на них показалось, что они живут в XVI веке. Черное платье женщины, которому не хватало только фижм, перехватывал чеканный пояс. На нем крепилась цепь со связкой позолоченных ключей, спускавшаяся до колена. Бретельки черно-красного корсета с бархатной шнуровкой держали высокий черно-красный воротник. Широкие рукава сорочки из белого полотна, присборенные на локтях, «фонариками» топорщились на предплечьях. Густые рыжие волосы, заплетенные в косы и собранные на затылке в пучок, были перетянуты черными лентами. Золотые цепочки украшали шею этой крепкой женщины лет пятидесяти, чье широкое лицо дышало добротой и решительностью. Ее муж, седой крупный мужчина, был постарше. Он был одет в длинный красный жилет, замшевую куртку и удивительные замшевые панталоны с целым рядом разрезов с бархатными и сатиновыми вставками, — по придворной моде короля Генриха III
[77]
. Им обоим не хватало только крахмальных жабо для полного сходства с великолепным портретом воина, висевшего на почетном месте в большом Рыцарском зале между коллекцией оружия, знамен и щитов. На портрете был изображен великий предок Людвиг, генерал-полковник Швейцарской гвардии, тот, которого Генрих III называл «королем швейцарцев».
Как бы то ни было, Жозеф и Яковия — приемная дочь старой баронессы — поступили в полное услужение прибывшим гостям. Им выделили прекрасные комнаты с широкими кроватями, обрамленными колоннами, с гобеленами на стенах и обтянутой красным или голубым бархатом мебелью. Удобства комнат дополняли высокие фаянсовые, ярко раскрашенные печи, от которых исходило мягкое тепло.
И как только они устроились, Мария-Терезия стала рассказывать о своих переживаниях, связанных с подменой, произведенной в Юненге в доме Ребера.
— Помните, как я была недовольна, узнав о том, что мадам де Суси выпросила право взять с собой горничную? — говорила она. — Так вот, я увидела эту девушку у себя в комнате, куда она поднялась накануне подмены как будто для того, чтобы принести горячей воды, но я ее узнала: к моему изумлению, это оказалась Эрнестина Ламбрике, некогда назначенная матушкой мне в компаньонки. Она наказывала любить ее, как сестру. И ведь она на меня немного похожа, а я действительно любила ее. Эрнестина объяснила мне, что правительство с помощью нескольких друзей задумало осуществить план, чтобы избежать скандала, который разразился бы в Вене, когда мое положение стало бы очевидным… Я уже знала, что не поеду туда, что кто-то займет мое место, и именно поэтому я отказалась от предложенного приданого, которое могло бы подойти той, что меня заменит. Но я не знала, что избрана именно Эрнестина. Когда же мне стало известно о ее роли в этой истории, моей радости не было предела, поскольку ей было известно все о нашей жизни в Версале и в Тюильри. Она провела ночь в смежной с моею комнате и на следующий день потихоньку вышла, одетая в мое платье и в широкой накидке, похожей на мою. Она укрылась в карете, куда и я села ночью в назначенный час. Возле дома Ребера Эрнестина вышла первой, а я, стараясь быть незамеченной, оставалась в карете до тех пор, пока за мной не пришел Филипп Шарр и не спрятал меня в старом доме у дороги. Остальное вам известно… и, возможно, даже больше, чем мне…
В голосе появились нотки раздражения, натянутости, и Лауре даже показалось, сожаления. Очень ласково она спросила:
— Согласны ли вы были принять ту жизнь, которая начинается сейчас, или предпочли бы отправиться в Австрию?
— Вы прекрасно знаете, что второе было бы для меня недопустимо. Я не могу простить императору и
его министрам их бездействие и то, что они не спасли хотя бы мою матушку. И речи быть не могло о том, чтобы выходить замуж за кого-либо из этих людей. Кроме того, судьба Эрнестины незавидна. Готова поклясться, что ее заточат в Хофбурге и будут содержать почти с той же строгостью, как и меня в Тампле, чтобы никто не догадался о подмене…
— Но почему в таком случае она согласилась? Очевидно, она настолько вас любит?
— Не знаю, любила ли она меня когда-нибудь… Но я знаю, что, живя в Версале, она всегда горько сожалела о том, что не была принцессой. Как теперь я…
— Вы действительно теперь об этом сожалеете?
— Не так, как принято думать. Я жалею лишь о том, что перестала быть дочерью моих добродетельных родителей. Что до прочего, я ведь вам уже рассказывала о своей мечте жить затворницей в замке с садом в окружении только любимых мною людей…
— Возможно, эта мечта осуществится здесь?
— Возможно, но все же мое существование виделось мне иначе! Судя по всему, мне снова придется жить в башне… Я так их ненавижу! Гораздо лучше было бы поселиться в деревенском доме с садиком, как у сельского священника…
