Дэриан рвет вырезки, Розамунде их тоже совсем незачем видеть. У его старшей сестры были в свое время «проблемы с выпивкой», на это намекал ему Уоррен Стерлинг; надо позвонить Милли, думает Дэриан, да, надо это сделать не откладывая, но ведь он так чертовски занят, да и о чем говорить?
Лучше дождаться, пока она позвонит сама. Если позвонит.
XVII
Все вышло случайно, но обвиняют его.
Машина почтальона с низкой осадкой застревает в грязи на главной дороге, колеса беспомощно буксуют, так что ему ничего не остается, кроме как выйти и постучать в дом Лихтов, они с Дэрианом старые знакомые, вместе ходили в школу, но, выглянув в окно, Абрахам Лихт не узнает почтальона, у Абрахама Лихта плохое зрение, он почти не спал всю ночь, и уже не первую, он убежден, что это его враги пришли за ним, федеральные агенты пришли за ним так же, как некогда пришли они за ним и Лайшей, и они с сыном едва успели убежать по крышам, под пулями, которые впивались им в затылки, а сейчас они пришли по специальному указанию министра финансов, ибо Абрахам Лихт знает всю подноготную того, что произошло в октябре 1929 года, он бросается за ружьем, запертым в кабинете и постоянно находящемся в боевой готовности на такой вот крайний случай; вообще-то он собирается всего лишь припугнуть незваного гостя (так он будет клясться впоследствии), но каким-то образом один из двух стволов сам собой разряжается, раздается оглушительный грохот, крупная дробь вдребезги разносит оконное стекло, повсюду разлетаются осколки, отдачей от выстрела Абрахама швыряет на пол, и тут на пороге появляется бледный как мел Дэриан: О Господи, отец, ты цел? Из-за спины у него выглядывает Розамунда, Абрахам встает на колени и ползет к ружью, один ствол еще заряжен, можно выстрелить, но Дэриан пытается вырвать ружье у него из рук: Не надо отец, ради Бога, не надо, он борется с Абрахамом Лихтом, у того вывихнуто плечо, но боли он не чувствует, ему лишь стыдно, он сокрушается: выставил себя дураком перед женщиной, ему удается встать на ноги и прежде, чем кто-либо успевает его остановить, выбежать из дома через заднюю дверь; с непокрытой головой, в одной рубашке, он бежит в сторону болота, бежит без ботинок через замерзшую топь и, подобно опытному раненому зверю, скрывается там от сына и жены, те отчаянно зовут его, но он не откликается, он исчезает на болоте, покрывшемся грязным ледком и заросшем жидким кустарником, и прячется там до конца дня.
А когда возвращается в сумерках, ружья на месте не находит.
И больше никто из домашних, включая самого Абрахама Лихта, речи об этом происшествии не заводит.
Словно меня никогда и не было.
Он стоит, склонившись над жарким пламенем, с кочергой в руке. По щекам текут слезы, задерживаясь в складках морщин, усах, ресницах; и усы, и ресницы опалены; но он полон решимости уничтожить все компрометирующие материалы; все свидетельства, касающиеся Абрахама Лихта; он должен стереть все следы Абрахама Лихта; каждую бумажку, каждый финансовый отчет, все ненужные акции лопнувших компаний, тайну «Формулы Либкнехта», записи космогонических размышлений, зашифрованные дневники, а также ни много ни мало две тысячи страниц мемуаров, озаглавленных «Исповедь моего сердца», сочинение которых заняло у него шестьдесят лет, труд всей жизни — все уничтожить!
Розамунда яростно колотит в дверь, просит отпереть, в доме полно дыма, чем он там занимается, что сжигает? И где? В камине? Но ведь дымоход забит, ему же это хорошо известно; но Абрахам не обращает на нее ни малейшего внимания, он порвал с ней все отношения, и с сыном тоже, он испытывает к тайным прелюбодеям лишь надменное презрение. Абрахам, умоляю, что ты делаешь? Открой же дверь, наконец! Стук не прекращается, она сильная для своего возраста и своего сложения женщина — такая стройная, так отменно воспитана, как и все прежние жены Абрахама Лихта, да, она отлично воспитана, но все же предала его, он не обращает на нее внимания, его завораживают огонь, клубы дыма, языки пламени, хищно пожирающего все, чем он питает его: в огонь летят и в считанные секунды превращаются в пепел нотариально заверенные документы, относящиеся к «Компании Сантьяго-де-Куба», несколько пожелтевших экземпляров «Фрелихтс Тип», официальные бланки компании «Панамский канал, лтд.», за ними — компаний «Медные рудники З.З. Энсона с сыновьями, лтд.», Общества по восстановлению наследия Э. Огюста Наполеона Бонапарта и рекламациям, а вот надушенное любовное письмо от женщины по имени Эва (чье сердце, как укоряла она его, Абрахам разбил), связка нераспечатанных писем от Миллисент (эта, в свою очередь, разбила его сердце, и он не дал ей шанса попытаться залечить нанесенные раны), малограмотное письмо от некоего «Феликса Биса, доктора наук» с угрозами судебного преследования, а вот целая гора бумаги — мемуары и зашифрованные записи, касающиеся связей между отдаленными созвездиями и самыми незначительными событиями человеческой жизни, размышления о Прошлом, Настоящем и Будущем, вместе сгорающие в огне; ибо он отдает себе отчет в том, что скоро умрет во сне или (лучше) на болоте, на зимнем болоте, где никто его не отыщет.
Пистолет 38-го калибра. Оттягивает карман куртки. Он собирается забросить его куда-нибудь подальше на болоте, где весной, когда растает лед, он погрузится в мутную жижу и сгинет навсегда. Где его никогда не найдут, а если и найдут, с ним не свяжут… потому что я так и не прибег к его помощи, мог использовать, но не стал, четыре пули — вот все, что потребовалось бы, но я не сделал этого, помните мою доброту.
Пилигрим
…Место, где старится и угасает, перетекая во тьму Ночи, солнечный свет, место, где деревья — это Ночь, где в тумане бродит женщина, где она расчесывает свои длинные бледно-золотистые волосы и поет; воздух мерцает и морозно поблескивает, вдруг он снова становится молод, на юных пружинистых ногах бежит, летит, едва касаясь поникшей болотной травы, на восток, где никто его не знает, на запад, где никто его не знает, на север, где громоздятся ослепительно белые торосы, где оглушают своим воем зимние ветры, кто-то шепчет его имя, кто-то, бродящий в тумане, знает его имя, пора, говорит она, сулит покой, одиночество, забвение, это место Ночи, место, где ждут его дети, где все голоса мира сливаются в один оглушительный звук, где свет слепит глаза, она прижимает его к себе, шепчет его имя, волосы у него отросли длинные, редкими седыми прядями цепляются за самые высокие ветви деревьев-пауков, лишайник клочьями пророс в складках кожи, ноги запутались в высокой траве, пальцы рук стали усиками и корнями растений, парок от дыхания, некогда прерывистого и горячего, превратился в облачко крохотных льдинок, чуткие ноздри — ноздри горячего жеребца — покрылись ледяной коркой, скрюченные пальцы — изо льда, она сулит Ночь, она сулит сон, леденеют ресницы, затвердевает, как лед, выпуклая поверхность глазного яблока, льдом покрываются легкие, в ледяную колонну превращается позвоночный столб, жилы образуют заледеневшие ветви дерева, созвездие изо льда, даже самое яростное зимнее солнце не в силах растопить такие деревья, даже самый яростный зимний ветер не проникает сквозь них, это место, где все погружено в ледяной сон, это место — Ночь.
