Исполнение оркестром бравого марша времен Гражданской войны прерывается объявлением, что заезды начнутся не в 16.30, как ожидалось, а в 16.50.
Но почему? Никаких объяснений предложено не было. Над ипподромом взмывает гулкая волна разочарования, удивления и высказываемых опасений.
Доктор Фрелихт поглаживает свою пегую аккуратную бородку, к которой лишь недавно начал привыкать, и небрежно промокает лоб белоснежным носовым платком из ирландского льна с монограммой АУФ. Благородный профиль, подбородок слегка вздернут, мерцание золотой цепочки брегета. Доктор Фрелихт не имел намерения прослыть в здешних кругах остроумцем, он предпочитал, чтобы его считали астрологом-мистиком, однако сейчас он не видит особого вреда в том, чтобы невзначай, самым обыденным тоном заметить так, чтобы это услышали не только его хозяева Уорвики, но и остальные члены клуба, — ах какое нервное напряжение требуется, чтобы точно выразить сиюминутное настроение: «О, будь конец всему концом, все кончить / Могли б мы разом»
[3]
.
И все дамы и джентльмены откликаются на эту реплику радостным смехом, давая понять, что узнали цитату: «Это из Шекспира, да? Кажется, из „Гамлета“». Тучная немолодая миссис Доув хохочет до слез, словно легкомысленная девчонка, потому что и богатым свойственно волноваться, когда на карту поставлены деньги, а выигрыш зависит от случая.
IV
Эдгар И., получивший в наследство состояние, вложенное в асбестовую промышленность, производство типографской краски и плантации сахарного тростника (на Гавайях), и его сестра Серафина, владеющая не меньшим наследством, да еще и ценными банковскими бумагами своего покойного мужа, — не самые богатые, однако вполне состоятельные жители Чатокуа-Фоллз. Джентльмену всего шестьдесят, но выглядит он явно старше: лысый череп, запавшие глаза, плоский нос с ноздрями-пещерами, тревожно темнеющими на лице, в отличие от тонущих в жирных складках кожи невыразительных глаз. Дама, вдова, туго затянутая в корсет, пышет здоровьем, взгляд ее бесцветных глаз холоден, маленькие губки поджаты. Эдгар И. Уорвик славится своим лютеранским рвением (это он успешно провел в восемьдесят восьмом году кампанию за лишение духовного сана контракэуерского пастора). Серафина Уорвик-Доув известна своим сутяжничеством (не далее как в июне прошлого года она подала в суд на свою только что овдовевшую невестку, чтобы оспорить «позорное» завещание собственного сына)… Как скупые Уорвики познакомились с А. Уошберном Фрелихтом, человеком, совершенно неизвестным в долине Чатокуа и весьма сомнительным, никто в их социальном кругу не ведал; почему они стали его в своем роде учениками, яростными приверженцами и с какой стати ринулись финансировать «военные хитрости» доктора Фрелихта, было более понятно: они учуяли выгоду, жирный и столь желанный куш. Ибо доктор Фрелихт убедительно заверил их, что проиграть они не могут. Его метод — строго научный — не подведет. Имя победителя Дерби — 1909 было ясно начертано знаками зодиака, как это неоднократно случалось и в предшествующие годы, надо только уметь прочесть небесные иероглифы. «На небесах нет ни „будущего“, ни „прошлого“, — горячо убеждал Фрелихт, — там все — единая сущность, непрерывно текущее настоящее».
Услышав подобное утверждение, Эдгар И. и Серафина обменялись взглядами. Едва заметно искривившиеся губы означали улыбку братско-сестринского соучастия. Поскольку Уорвики сурово осуждали азартные игры, их следовало убедить, что, по сути дела, это — вовсе не азартная игра, более того, как утверждал доктор Фрелихт, они получат восхитительную возможность посрамить игроков на их собственном поле. А что может быть приятнее, чем…
Куда бы ни были званы Уорвики весной 1909-го, считалось само собой разумеющимся, что «игрок-астролог» тоже должен получить приглашение. Иначе они, особенно Серафина, сочли бы себя оскорбленными.
Полковник Фэрли, нехотя включая Фрелихта в число приглашенных на клубный ужин, который должен был почтить своим присутствием лорд Гленкрейн, жаловался, что Фрелихт невыносимо действует ему на нервы. Кто такой этот Фрелихт, откуда он взялся и есть ли у него какое-нибудь более пристойное занятие, чем самоприсвоенная миссия игрока-мистика? Действительно ли он так простодушен, как прикидывается? Или, напротив, слишком хитер? Эдгар И. и Серафина нарочно разжигали любопытство знакомых, намекая на везение, сопутствовавшее Фрелихту на предыдущих скачках, но деталей не раскрывали, так как успех метода Фрелихта зависел от умения держать его в секрете; а будучи всего лишь простыми смертными, брат с сестрой желали сохранить свою находку только для себя. Тем не менее по отдельным оговоркам и иносказаниям можно было предположить, что некогда Фрелихт был актером, выступавшим в шекспировских пьесах, а может быть, певцом (в пользу этой догадки говорил его сильный, красивого тембра голос), что он сделал кое-какую карьеру в науке (отсюда и докторское звание); в юности он, вполне вероятно, был семинаристом; музыкантом; земледельцем; железнодорожным агентом; путешественником-первопроходцем; журналистом. (Журналистом-то он был наверняка, потому что на ужине у полковника Фэрли, когда мужчины уединились, чтобы выпить бренди и выкурить по сигаре, Фрелихт, вступив в доверительную беседу с Блэкберном Шоу, поведал ему в порыве откровенности, что потерей глаза обязан «врагу-испанцу» и случилось это во время взрыва на «Мэне»… «Нью-Йорк джорнэл» заказал ему серию статей о кубинской революции — в русле американских интересов, разумеется, — и он в качестве особого друга и советника капитана Чарлза Сигсби находился на борту «Мэна», когда корабль бросил якорь в пользовавшейся дурной славой гаванской бухте. Представьте только: там было загублено двести шестьдесят шесть американских жизней! По сей день, сообщил Фрелихт, он вынужден опасаться за собственную жизнь, поскольку некие испанские агенты поклялись убить его.)
Есть ли у него жена? Нет. Ее нет в живых.
Есть ли у него дети? Живых — нет.
А где же его дом?
«Там, где меня уважают и чтут, — ответил он, прямо глядя собеседнику в глаза, — и где я могу оказаться полезным».
Беседка, увитая спускающимися с потолка тропическими цветами, орхидеями — пурпурными, бледно-лиловыми, жемчужно-белыми, черными. Столы, покрытые льняными скатертями с орнаментом из подков, развернуты к пруду, в котором плещутся маленькие золотистые рыбки, и молодые лебеди, черные и белые, плавают, быстро и взволнованно перебирая лапками. Молодая арфистка из Дублина… Розоватые тени над свечами в старинных канделябрах… Официанты-негры в красных форменных куртках с золотыми галунами, красных фесках с черными кисточками и безукоризненно белых перчатках обслуживают шестьдесят с лишним гостей полковника с семи вечера до полуночи… Лорд Гленкрейн с супругой — почетные гости; очаровательная польская актриса Алисия Зелински со своим спутником; чета Вандербильтов; супруги Джеймс Бен Али Хейгины; супруги Блэкберн Шоу; сенатор Гарднер Симм с женой; Элиас Шриксдейл; чета Коун-Петти; Эдгар Уорвик с сестрой Серафиной, вдовой Исаака Доува, и множество других гостей, в том числе и «А. Уошберн Фрелихт» в белом фраке и при белом галстуке. Догадываясь, к его чести, о том, что он не слишком желанный гость в полковничьем клубе (он здесь единственный мужчина, не являющийся членом Жокейского клуба, и единственный, у кого в петлице не красуется бриллиантовая булавка — дар полковника), ест и пьет весьма умеренно и, склонив набок свою красивую голову, больше слушает, чем говорит. Осознает ли он в промежутках между многочисленными тостами, провозглашаемыми с бокалами шампанского в руках, между сменами целой вереницы блюд: от свежих моллюсков, лукового супа, лосося, молодых голубей, ростбифа и запеченной в тесте виргинской ветчины до — в самом конце — разноцветного мороженого, из которого лошадиные фигурки (Мощеной Улицы, Ксалапы, Сладенькой, Шотландской Шапочки, Полуночного Солнца, Колдуна, Красавицы Джерси, Метеора и Свободного Часа) вылеплены так искусно, что всем жалко их есть, — осознает ли он, как снобистски игнорируют его остальные гости, как самодовольно-насмешливо звучат обращенные к нему вопросы, касающиеся его «астрологической науки»?..
