— О, Норма Джин! Ты сидишь или стоишь? — Голос у Бетти был какой-то странный, сдавленный и надтреснутый. Норма Джин лежала голой в постели, на пропахших духами простынях. И почти спокойно подумала: Мистер Шинн умер. От сердца. Это я его убила.
Позднее тем же утром Норма Джин проглотила все оставшиеся таблетки кодеина, штук пятнадцать, не меньше. И запила их слегка прокисшим молоком. Голая и дрожащая лежала она на полу в спальне и готовилась умереть, глядя в потолок, испещренный мелкими трещинками. Мы потеряли нашего ребенка, все пропало. Все потеряно для нас обоих. Интересно, какой бы то был ребенок? С искривленным позвоночником? А может, наоборот, чудесный здоровый малыш с красивыми глазами и прекрасной душой?.. Через несколько минут ее вырвало, изо рта хлынула вязкая белая жидкость, тут же затвердевавшая между зубами, будто цемент. И она чистила, чистила, чистила зубы — до тех пор, пока из нежных десен не начала сочиться кровь.
Спасение
В апреле 1953-го в жизнь Нормы Джин вошли Близнецы. Если б я знала, что они все время за мной наблюдают, то была бы сильней.
* * *
Целый водоворот событий. Все время что-то происходило. Можно было подумать, что грузовик, доверху набитый рождественскими дарами в блестящих обертках, которых ей не довелось получить в сиротском приюте округа Лос-Анджелес, вдруг подкатил прямо к ее дому и начал выгружать все эти богатства у ее ног. «О! Неужели все это происходит со мной! Что происходит со мной!» Жизнь, замкнутая и тоскливая, как у одинокого ребенка, разыгрывающего скучные гаммы на пианино, вдруг волшебно преобразилась. Стала нарядной, суетливой, праздничной, как в музыкальной комедии. Все мчалось куда-то, все происходило шумно, бурно, и текста было уже не разобрать, звучала одна лишь музыка. Оглушительный звон и грохот в ушах.
«Это меня пугает. И знаешь, почему? Потому, что я не она. Я — не Роза. Совершенно точно».
— Просто я хочу сказать, я не шлюха. Я бы любила такого мужчину, как Джозеф Коттен, очень любила! Во время войны он пострадал морально. Возможно, и физически тоже. Он был этим… как их называют, «импотентом», так, кажется? Что-то это не совсем мне понятно. Там есть одна сцена, где мы, ну, вроде занимаемся любовью. Роза манипулирует им, но он не осознает, он этого не понимает. Смеется, шутит. Он от нее без ума, это сразу видно. Эту сцену я сыграла… ну, скажем, прямолинейно. Сыграла так, как бы играла с ним Роза. Просто я хочу сказать, она в тот момент играла. Но я сыграла так, словно тогда это вовсе не было игрой с ее стороны. И страшно боялась одной вещи. Рассмеяться этому мужчине прямо в лицо. Мужчине, который… ну, вы понимаете, который как бы и не мужчина. Примерно таким образом.
Студия («после того, как я переспала со всеми по кругу») простила ей историю со скандальным снимком. И подняла зарплату до 1000 долларов в неделю плюс еще выплаты на непредвиденные расходы. И Норма Джин тут же организовала перевод Глэдис Мортенсен из Норуолка в маленькую частную психиатрическую клинику в Лейквуде.
Ее новый агент (ставший во главе «И. Э. Шинн инкорпорейшн») советовал:
— Только молчок об этом, милочка, о’кей? Никто не должен знать, что у Мэрилин Монро психически больная мать.
* * *
В отель в Монтерее, курортном городке на побережье
[61]
, они приехали, когда сезон уже кончился. Номер с видом на Тихий океан и холмы. Огромные валуны, рокот волн, накатывающих на гальку, — этот шум постоянно отдавался в ушах и сводил с ума. Ослепительные багровые закаты. В. сказал:
— Теперь мы по крайней мере знаем, как выглядит ад. На что это похоже, ад.
И Норма Джин, веселая и дерзкая, какой и положено быть «Мэрилин», отшутилась:
— Да нет! Не выглядит, а как там себя ощущают, в этом самом аду!
В., неспешно потягивающий из бокала виски, рассмеялся. Что он там бормочет? Норма Джин не вполне расслышала.
— Да, и это тоже.
Любовники приехали на курорт в Монтерее отметить новый контракт «Мэрилин» со Студией. Ее новую главную роль в «Ниагаре», теперь она шла в титрах первой. Произошло и еще одно, более важное событие — В. окончательно оформил опекунство над детьми. И еще одно — недавно он сыграл главную роль в «Театре Филко-ТВ»
[62]
и получил очень хорошие рецензии по всей стране.
— Черт, это всего лишь ТВ, — говорил В. — Не вижу особого повода для восторгов.
На что Норма Джин серьезным и низким голосом «Мэрилин» отвечала:
— Всего лишь ТВ? Да телевидение — это будущее Америки!
В. пожимал плечами:
— Господи, надеюсь, что нет. Этот жалкий маленький черно-белый ящик!
Норма Джин резонно возразила:
— Когда кино только начиналось, оно тоже было жалким, маленьким и черно-белым. Подожди, сам убедишься, дорогой.
— Вряд ли! Дорогой не может слишком долго ждать. Дорогой уже далеко не молод!
Норма Джин бросилась пылко разуверять:
— Что?.. Что я слышу? Это ты у нас не молод? Да ты самый молодой и красивый из парней, которых я знаю!
В. залпом допил виски. Улыбнулся в бокал. Широкое лицо в мальчишеских веснушках казалось вылепленным из папье-маше.
— Это ты у нас молода и прекрасна, детка. Ну а я… моя карьера уже позади.
В воскресенье днем они возвратились в Голливуд и разъехались по своим квартирам.
Эти надуманные сцены. Импровизации по факту. Они будут отравлять ей всю оставшуюся жизнь.
А оставалось ее всего девять лет и пять месяцев.
И часы торопливо отсчитывали минуту за минутой.
Неужели нельзя изобрести песочные часы, где время бежало бы в обратном направлении? Разве Эйнштейн не доказал, что время может повернуть вспять? Если повернуть вспять лучик света.
— Почему бы нет? Надо поинтересоваться.
Эйнштейн как будто спал с открытыми глазами. «Придумывал эксперименты». Мало чем отличался при этом от импровизирующего актера. Чем, собственно, и занималась Норма Джин. По факту. Вот почему «Мэрилин Монро» так часто опаздывала на встречи. И не то чтобы Норма Джин Бейкер была парализована робостью, нерешительностью или сомнением, с отчаянием и надеждой разглядывая свое светящееся кукольно-красивое личико в любом попавшемся под руку зеркале, вовсе нет. Ее притягивали к зеркалу надуманные, импровизируемые сцены.
Ну, допустим, если бы режиссер вдруг сказал: о’кей, давай пройдем эту сцену еще раз, — ты бы согласилась? Ну, конечно, да! И повторяла бы ее еще и еще, сколько понадобится, чтобы добиться совершенства.
