Врач Нормы Джин подтвердил пятинедельную беременность; ребенок должен был родиться в середине апреля. И еще он уверил, что здоровье у нее просто отменное. Единственное, на что она до сих пор жаловалась, так это на тяжело протекающие месячные. Сильные кровотечения, боли, но теперь это все прекратилось вместе с прекращением менструаций. Просто благословение Господне! «Дело того стоит. Нет, неудивительно, что я так счастлива!» Спала она теперь крепко и без барбитуратов. Занималась гимнастикой. Ела раз шесть в день, но понемногу, предпочтение отдавала зерновым и фруктам. Ела жадно, голодно, иногда ее слегка подташнивало. Совершенно отказалась от красного мяса, просто видеть его не могла, избегала жирной пищи. «Маленькая мамочка», — поддразнивали они ее, и уже не называли Маленькой Рыбкой (по крайней мере в лицо). Да они ее просто боготворили! Обожали ее. Женский центр неразрывного треугольника. Она опасалась, это неизбежно приходило в голову временами, что молодые любовники могут бросить ее, но пока что еще не бросили и, похоже, не собирались. Потому как эти молодые люди никогда еще не влюблялись по-настоящему хотя бы в одну из своих многочисленных девушек и молоденьких женщин, категорически отказывались верить, что те могут быть от них беременны. Никогда ни одна из их девушек или женщин, вступавших с ними в интимную связь, не отрицала самой возможности аборта. С Нормой все было по-другому. Норма была совсем другая. Особенная.
Может, мы просто ее боялись. Начали понимать, что совсем ее не знаем.
Касс был за рулем, гнал «кэдди» под лунным светом по почти опустевшим улицам. Норма Джин, уютно угнездившаяся между двумя своими красавцами любовниками, была довольна, как никогда. В жизни не чувствовала она себя такой счастливой. Она держала Касса за руку, держала и Эдди Дж. за руку, сжимала их потные ладони, прижимала их к своему животу, где рос младенец. «Скоро, совсем скоро придет день, и можно будет почувствовать, как бьется у него сердечко!» Они ехали к северу, по Ла-Сьенега. Миновали Олимпик-бульвар, проехали Уилшир. Заметив приближение Беверли, Норма Джин подумала, что Касс сейчас повернет на восток, к их дому. Но он вместо этого свернул на север, к Сансет-бульвар.
По радио передавали романтическую музыку сороковых. «Я ведь могу мечтать, разве нет?», «Буду любить тебя всегда, всегда». Затем пятиминутный перерыв на краткий обзор новостей, главной из которых являлось изнасилование и убийство очередной молоденькой девушки; тело найдено обнаженным, судя по всему, принадлежало оно «многообещающей актрисе и манекенщице» из Венис, объявленной в розыск вот уже семь дней. И вот наконец ее обнаружили, завернутую в кусок брезента, на пляже, прямо за пирсом в Санта-Монике. Норма Джин слушала как завороженная. Эдди Дж. переключился на другую волну. Оказывается, новости были не первой свежести. Об этом убийстве рассказывали еще вчера. Девушка была незнакома Норме Джин. Во всяком случае, имени ее она никогда не слышала прежде. Эдди Дж. нашел другую станцию, передающую поп-музыку, Перри Комо пел «Предмет моего обожания». Эдди Дж. подпевал ему и насвистывал в такт. А потом игриво подтолкнул Норму Джин в теплый и мягкий бок.
Странно, но Норма Джин так и не рассказала Эдди с Кассом о том, что побывала в магазине игрушек Генри. И это несмотря на то что Близнецы поклялись ничего не утаивать друг от друга.
— Куда ты везешь нас, Касс? Я хочу домой. Наш Бэби так хочет спа-а-ать.
— Сейчас покажу Бэби кое-что забавное. Погоди немного.
Похоже, Касс с Эдди Дж. о чем-то сговорились. Заговорщически так переглянулись, и Норма Джин, вдруг занервничала. И еще ей страшно хотелось спать. Словно младенец засасывал ее в сон вместе с собой, в то безмолвное и тесное первобытное пространство без искорки света. Существовавшее еще до начала Вселенной, как и я. И ты вместе со мной.
Они находились на Сансет и поворачивали к востоку. Эту часть города Норма Джин знала, не любила и даже побаивалась еще с давних пор, с троллейбусных поездок на Студию, на занятия и прослушивания. Прибыв туда однажды утром, она узнала, что контракт с ней разорван. И еще на Сансет-бульвар всегда было такое ужасное движение! Непрерывный поток машин, двигавшихся с угрюмой безжалостностью и обреченностью, будто суденышки по реке Стикс
[64]
. (Кстати, как правильно произносится название этой реки? Стикс? Кажется, да. Надо будет как-нибудь спросить Касса.) А затем потянулся непрерывный ряд ярко освещенных рекламных щитов и афиш. Фильмы! Лица кинозвезд! И вот самая эффектная, самая броская и высокая из всех, рекламирующая «Ниагару». И по всей ее ширине, футов на тридцать, простирается платиновая блондинка, красавица, исполнительница главной женской роли. Роскошные соблазнительные формы, прелестное лицо искусительницы и вызывающе приоткрытые алые и блестящие губы. Все это настолько притягивало внимание, что афиша стала в Лос-Анджелесе расхожей шуткой. Говорили, что из-за нее снижается скорость движения, образуются пробки и водители стоят и глазеют.
Разумеется, Норма Джин видела афиши «Ниагары» и прежде. Но на эту, пылающую красками и гигантскую, избегала смотреть.
Эдди Дж. воскликнул возбужденно:
— Норма! Хочешь смотри, хочешь нет, но…
Касс перебил его:
— Но вот она! Наша «Мэрилин».
