— Ну конечно, люблю, Малышка, ты же знаешь, что люблю. Ведь я на тебе женился!
И он смазал ранки йодом, и обмотал запястье бинтами, и нежно повел ее, уже покорную, не сопротивляющуюся, в спальню, и уложил в постель со смятыми простынями и перевернутыми подушками. И держал ее в объятиях, и тихонько покачивал, и поглаживал, и утешал — до тех пор, пока рыдания не стихли и Норма Джин не погрузилась в сон.
Сам же Баки еще долго лежал без сна, с открытыми глазами. Нервы были напряжены до предела, он чувствовал себя совершенно разбитым и одновременно испытывал странную приподнятость духа. И вот часы пробили шесть — настало время покинуть ее. А она все спала, полуоткрыв рот и тяжело, со всхлипом дыша, как будто пребывала в коматозном состоянии. И каким же облегчением было для Баки выбраться из этой постели! Какое облегчение — пойти в душ и смыть с себя запах ее липкого тела! Умыться, побриться и отправиться в неверном свете прохладного раннего утра на призывной пункт, находившийся на острове Каталина, и доложить о своем прибытии на военную службу. Попасть наконец в мир настоящих мужчин, таких же, как он. Так начался второй день.
13
— Баки, дорогой, прощай!
В конце апреля, теплым благоухающим днем, Глейзеры и Норма Джин провожали Баки в Австралию, куда он должен был отплыть на грузовом судне под названием «Либерти». Условия контракта Баки были обговорены четко, и тем не менее никто точно не знал, когда он может вернуться в Штаты. Самое раннее — через восемь месяцев. Поговаривали о вторжении Японии. Теперь Норма Джин имела полное право выставить в своем окне голубую звезду, как делали матери и жены других ушедших на войну мужчин. Она улыбалась, она держалась очень храбро. Она выглядела «страшно милой и страшно хорошенькой» в синем хлопковом жакете до талии, в белых лодочках на высоких каблуках и с белой гарденией в кудрявых волосах. И Баки то и дело бросался обнимать и целовать свою жену. И слезы катились по его щекам, и он с наслаждением вдыхал сладкий аромат цветка и решил, что отныне будет вспоминать этот чудесный запах на судне в чисто мужской компании, и то будет воспоминанием не о цветке, но о Норме Джин.
Все это давно уже стало историей. То, что было между нами. И некого тут винить.
Не Норма Джин, а миссис Глейзер больше всех переживала в то утро. Она непрестанно рыдала, сморкалась и ныла — еще в машине, по дороге из Мишен-Хиллз до причала, откуда уходил катер на Каталину. Их вез мистер Глейзер; Норма Джин тихонько сидела на заднем сиденье, между старшим братом Баки Джоем и его старшей сестрой Лорейн. Глейзеры, обмениваясь репликами, жужжали, словно комары, но слова их не доходили до сознания Нормы Джин. Она сидела молча, со слабой улыбкой, не прислушиваясь к их болтовне, зная, что ее мнение здесь никому не интересно. Славная девушка, но немного туповатая. Прямо как кукла какая. Если б не внешность, на нее бы никто второй раз и не глянул.
Норма Джин сидела и думала, что в другой, нормальной семье редко устанавливаются такие молчаливые взаимоотношения, какие существовали между ней и Глэдис. Потом столь же спокойно она подумала о том, что, по сути, настоящей семьи у нее так никогда и не было. Не далее как сейчас, буквально только что, выяснилось, что и Глейзерам она тоже чужая — и это несмотря на их притворную вежливость и ее старания отвечать им тем же. При ней Глейзеры всегда хвалили ее, называли «сильной», «зрелой». Считали, что она была «хорошей женой Баки». Наверное, от Баки (от кого же еще?) узнали они о ее недавних нервных срывах, которые сам он предпочитал называть бабскими истериками. Но старались при этом быть справедливыми и в целом одобряли Норму Джин. Эта девушка так быстро растет! И она, и Баки тоже.
Они приехали попрощаться с Баки Глейзером. И он предстал перед ними в матросской форме, с коротко, ежиком, подстриженными волосами, отчего его мальчишеское лицо стало казаться почти изможденным. Глаза возбужденно сверкали, и еще в них светился страх. Бриться он перестал. В тренировочном лагере Баки пробыл совсем недолго, но уже казался старше и каким-то чужим. Он обнял рыдающую мать, потом — сестру, отца и брата, но дольше всех обнимал Норму Джин. И лихорадочно шептал ей на ушко:
— Я люблю тебя, Малышка, люблю! Пожалуйста, Малышка, пиши мне каждый день, хорошо? О, как же я буду по тебе скучать! — А потом, совсем уже тихо, прошептал в ее разгоряченное ушко: — Большая Штуковина будет очень скучать по Маленькой Штучке, очень!
Норма Джин издала странный звук, похожий на хихиканье. О, если б это слышали все остальные!
А Баки все говорил и говорил. Обещал, что, когда закончится война и он вернется домой, они обязательно заведут ребенка. «Целую кучу ребятишек, сколько пожелаешь, Норма Джин! Тебе решать. Тут ты у нас главная». А потом принялся осыпать ее поцелуями — звучными, слюнявыми и жадными, как целуются мальчишки. Глейзеры деликатно отошли в сторонку, давая возможность парочке побыть наедине. Но тем теплым и благоухающим апрельским днем на причале в Каталине вряд ли можно было найти уединение. Ибо грузовое судно «Либерти» готовилось отплыть в Австралию, где ему предстояло присоединиться к конвоям, перевозившим различные грузы. И Норма Джин подумала: до чего же им повезло, что торговый флот не входит вопреки представлениям многих в вооруженные силы США. «Либерти» не являлся военным кораблем, на его борту не было бомб, а у ее Баки — оружия. А потому Баки не будет принимать участия в «боевых действиях». И того, что произошло с мужем Гарриет и многими другими мужьями, с ним не случится. Нет, вражеские подлодки часто нападали на торговые суда, атаковали конвои и с воздуха, но она решила не принимать этого факта во внимание. А любому, кто спросит, будет отвечать так: «Мой муж не вооружен. Торговые суда перевозят только грузы».
На обратном пути миссис Глейзер сидела уже на заднем сиденье, рядом с Лорейн и Нормой Джин. Она сняла шляпу и перчатки и сжимала в своей руке ледяные пальчики Нормы Джин. Она видела, что ее невестка пребывает в полной прострации. Плакать миссис Глейзер перестала, но голос звучал хрипло — от избытка чувств.
— Можешь переехать к нам, дорогая. Ты нам как дочь.
Война
— Ничья я не дочь. Я с этим покончила.
Она не стала переезжать к Глейзерам в Мишен-Хиллз. Но и в Вердуго-Гарденс не осталась. Через неделю после отплытия Баки на «Либерти» она получила работу на сборочном конвейере авиационного завода, что находился в пятнадцати милях к востоку от Бёрбанка. Сняла меблированную комнату в общежитии, неподалеку от троллейбусной остановки, и жила там одна. И вот ей исполнилось восемнадцать лет, и однажды, когда она лежала совершенно вымотанная после смены, пытаясь забыться сном, ее, что называется, осенило. А ведь она, Норма Джин, больше не состоит на попечении окружных лос-анджелесских властей. Мысль эта пронзила, как молния, вмиг озарившая темное грозовое небо над горами Сан-Габриель, а следом за ней, уже наутро, пришла вторая: Может, поэтому я вышла в свое время за Баки Глейзера?
И вот среди оглушительного механического шума и лязга, царивших в цеху, она начала перебирать в памяти события последних лет, вспомнила, почему оказалась помолвлена уже в пятнадцать, бросила школу и выскочила замуж в шестнадцать. И почему в страхе и одновременно храбрясь, впервые в жизни живет сейчас одна, и ей всего восемнадцать, и жизнь ее, по сути, только-только начинается. Размышляя над этим, она пришла к выводу, что все это из-за войны.
