И хотя обращалась она к Норме Джин, но, казалось, вовсе не видела ее, не сводила глаз с фотографии, от которой словно исходило некое притягательное сияние. Щеки ее раскраснелись, губы под алой помадой опухли, словно искусанные; рука, затянутая в перчатку, слегка дрожала. Норма Джин изо всех сил пыталась сосредоточиться на том, что говорит ей мать, — несмотря на шум в ушах, сердцебиение и неприятное ощущение внизу живота, какое бывает, когда тебе срочно надо в туалет. Но она не осмеливалась ни заговорить, ни двинуться с места.
— Когда мы познакомились с отцом, у него был контракт со Студией… произошло это восемь лет назад, о, я никогда не забуду этот день! И он был одним из самых многообещающих молодых актеров, но… несмотря на весь свой природный талант и фотогеничную внешность — «второй Валентино», так называл его сам мистер Тальберг, — был слишком недисциплинирован, слишком нетерпелив и наплевательски относится к карьере актера. Ведь в кино недостаточно только внешности, стиля и характера, Норма Джин, надо еще быть послушным. Надо уметь смиряться. Надо уметь забыть о своей гордыне и работать как вол. Женщины справляются с этим легче. Я ведь тоже была на контракте, ну, какое-то время. Когда была еще начинающей актрисой. А потом перешла в другое объединение — по своей воле! Потому что поняла, там мне ничего не светит. А он, он был по натуре своей бунтарем. Какое-то время дублировал Честера Морриса и Дональда Рида. А потом ушел, совсем. «Выбирая между карьерой и душой, я предпочел выбрать душу» — так он тогда сказал.
Тут Глэдис поперхнулась и закашлялась. Когда она кашляла, от нее еще сильнее пахло духами с примесью слабого и странного лимонно-кислого химического запаха, который, казалось, пропитал ее кожу.
Норма Джин спросила, где сейчас ее отец.
Глэдис раздраженно фыркнула:
— Уехал, глупенькая! Я же тебе сказала!
Тут настроение Глэдис резко переменилось. Так случалось с ней довольно часто. И музыка из кино тоже стала другой. Теперь в ней слышались грозные шероховатые нотки, как в шуме огромных валов, накатывающих на берег, где по утоптанному песку гуляла иногда с Нормой Джин Делла, ворчливая, задыхающаяся от «давления», — для «моциона», как она выражалась.
И я тогда так и не спросила, почему. Почему мне до сих пор ничего о нем не говорили.
Глэдис повесила снимок на прежнее место. Гвоздик, вбитый в оштукатуренную стенку, расшатался и держался плохо. Одинокая муха продолжала жужжать, настойчиво и не теряя надежды, билась о стекло между рамами.
— Чертова муха, жужжала, когда я умерла, — таинственно заметила Глэдис. Она вообще имела привычку выражаться весьма загадочно и непонятно в присутствии дочери, хотя эти слова совсем не обязательно адресовались именно Норме Джин. Нет, скорее всего Норма Джин была лишь свидетелем, неким особо привилегированным наблюдателем, зрителем в зале, присутствия которого основные актеры притворяются, что не замечают — или действительно не замечают. Гвоздик поправили, вдавили в стенку поглубже. Теперь он вроде бы держался и не должен был выпасть, и настал черед рамочки — ее тоже поправили, чтобы висела ровно. В таких домашних мелочах Глэдис была аккуратисткой, бранила Норму Джин, когда видела, что полотенца на крючке висят у нее криво и книги на полке расставлены как попало. Когда мужчина на фотографии благополучно вернулся на свое место, на стенку у зеркала, Глэдис отступила на шаг, и, склонив голову, еще немного полюбовалась им. Норма Джин продолжала глазеть, точно завороженная. «Твой отец, так и запомни. Но только это наш секрет, Норма Джин. Его с нами нет, пока что — вот и все, что ты должна знать. Но настанет день, и он обязательно вернется в Лос-Анджелес. Он обещал».
4
Обо мне обязательно скажут, что ребенком я была несчастна, что детство мое было тяжелым. Но позвольте сказать вам, что несчастлива я никогда не была. Пока у меня была мама, я никогда не чувствовала себя несчастной, и в один прекрасный день у меня появился отец, которого я тоже стала любить.
И еще, конечно же, у Нормы Джин была бабушка Делла! Мамина мама.
Крепкая низкорослая женщина с оливковой кожей, толстыми кустистыми бровями и блестящей полоской усиков над верхней губой. Делла имела привычку стоять в дверях или на ступеньках у дома, уперев руки в бока, и напоминала при этом кувшин с двумя ручками. Бакалейщики боялись ее острого глаза и беспощадного языка. Она была поклонницей Уильяма С. Харта, ковбоя и меткого стрелка; была поклонницей Чарли Чаплина, этого гения перевоплощения; хвасталась своим происхождением «из настоящих американцев, пионеров и первопроходцев». Родилась в Канзасе, затем переехала в Неваду, потом — в южную Калифорнию, где познакомилась с будущим своим мужем, отцом Глэдис, и вышла за него. А в 1918-м он был отравлен в Аргонне газами. «По крайней мере хоть живой остался, — говорила Делла. — Есть за что благодарить правительство США, верно?»
Итак, имелся еще и дедушка Монро, муж Деллы. Он жил вместе с ними, всячески давая понять Норме Джин, что не любит ее, — правда, только когда бабушки не было дома. А когда кто-нибудь спрашивал Деллу о муже, она лишь пожимала плечами и говорила: «По крайней мере хоть живой остался».
Бабушка Делла! Женщина с характером, гроза соседей.
Бабушка Делла служила источником всего того, что Норма Джин знала о Глэдис. Или ей казалось, что знала.
Главная тайна Глэдис состояла в следующем. Она не могла быть настоящей матерью Норме Джин. Во всяком случае, в настоящее время.
Но почему нет?
— Вы не вправе меня винить! — возбужденно говорила Глэдис, прикуривая сигарету. — Меня и без того Бог наказал!
Наказал? Как это?..
Если Норма Джин осмеливалась задать подобный вопрос, Глэдис смотрела на нее немигающим взором красивых синесерых глаз, немного покрасневших, в которых почти всегда блистала влага.
— Не надо. Не нам с тобой обсуждать поступки Бога. Поняла?
Норма Джин улыбалась. Улыбка означала не только то, что она не поняла. Что она счастлива, что не понимает.
И еще. Вроде было известно, что у Глэдис имелись и «другие маленькие девочки». Точнее — «две маленькие девочки», еще до Нормы Джин. Но куда же тогда девались ее сестренки?
— Не смейте меня ни в чем упрекать, слышите? Черт бы вас всех побрал!
Фактом было и то, что Глэдис, выглядевшая невероятно молодо в свои тридцать, уже два раза побывала замужем.
Это был факт, поскольку Глэдис сама весело признавала, и так комично, по-актерски подмигивала при этом, что часто меняла фамилию.
Делла рассказывала историю, одну из скорбных материнских историй. О том, как в 1902-м, в Хоторне, округ Лос-Анджелес, родила она дочь, нареченную при крещении Глэдис Перл Монро. В семнадцать Глэдис выскочила замуж (против желания Деллы) за какого-то мужчину по фамилии Бейкер и стала миссис Глэдис Бейкер. Но (разумеется!) брак не продержался и года, и они развелись; и дочь снова вышла замуж «за контролера Мортенсена» (отца тех двух исчезнувших неведомо куда сестренок?); но и этот брак тоже развалился (чего и следовало ожидать!); и Мортенсен исчез из жизни Глэдис — что ж, скатертью ему дорожка! Однако в некоторых документах, которые она не успела поменять, Глэдис до сих пор значилась под фамилией Мортенсен. Впрочем, она и не собиралась их менять, ее почему-то страшило все связанное с регистрациями, записями и разными формальностями. И разумеется, Мортенсен не являлся отцом Нормы Джин, но когда та родилась, фамилия Глэдис была Мортенсен. Как ни странно, но этот факт почему-то больше всего раздражал бабушку Деллу, казался ей просто вопиющим — фамилия Нормы Джин была Бейкер, а не Мортенсен.
