Его пальцы нащупали сквозь пакет крошечную гитару.
Кэтрин провела два месяца в Институте Кларка. Два месяца с людьми, которые пребывали в настолько измененном состоянии сознания, что не могли даже написать собственное имя. Два месяца, в течение которых врачи успели испробовать на ней различные комбинации препаратов, что, кажется, только ухудшило ее состояние. Два месяца, на протяжении которых она узнавала мужа лишь временами. После мучительных внутренних споров Кардинал привез Келли повидаться с матерью, что, по мнению всех заинтересованных лиц, было ошибкой. Кэтрин не потрудилась даже взглянуть на собственную дочь, и девочка очень не скоро оправилась после случившегося.
Потом из Миннесоты приехали родители Кэтрин и ужаснулись при виде страдающего создания с темными кругами вокруг глаз, которое, шатаясь, брело по коридору им навстречу. И хотя они были с ним очень вежливы, Кардинал буквально чувствовал их взгляды, сверлящие ему спину: это он каким-то образом стал причиной ее беды. Они начали расхваливать американское здравоохранение (лучшее в мире, на переднем крае науки, блестящие психиатры, кто, по-твоему, пишет все эти знаменитые книги?), и намек был ясен: если бы Кардинал по-настоящему заботился об их дочери, он бы устроил Кэтрин на лечение к югу от границы.
Кардинал тогда уступил. Даже сейчас, спустя десять лет, его удивляла собственная наивность. Ведь он знал, что в Америке лечение ничуть не лучше. Те же лекарства, такое же пристрастие к шоковой терапии, столь же низкая вероятность успеха. Но все-таки он попался. Он не мог вынести саму мысль, что родители Кэтрин думают, будто он делает для их дочери не все, что может. «Не волнуйся, мы знаем, что это будет порядочно стоить. Мы внесем свою долю в оплату». Но много они дать не могли, и сумма по неоплаченным счетам из чикагской клиники «Тамаринд» вскоре уже составляла тысячи долларов, а через несколько месяцев — десятки тысяч.
Кардиналу не понадобилось много времени, чтобы понять, что он никогда не оплатит эти счета, что у них с Кэтрин никогда не будет собственного дома и они никогда не выпутаются из долгов. И вот, когда представилась возможность, он взял эти деньги. Это позволило заплатить по всем счетам, и еще осталось достаточно на весьма недешевое образование Келли. Проблема была в другом. Выяснилось, что, как только он пересек моральную черту, его подлинное Я осталось по другую сторону.
«Оправданий у меня нет», — написал он. Ведь каждый цент из этих денег все-таки пошел на меня, на то, чтобы не уронить себя в глазах тестя и тещи, чтобы купить любовь и уважение дочери, которую я слишком балую. «В настоящий момент важнее всего, чтобы дело Пайн — Карри расследовалось без риска подрыва доверия к полицейскому управлению».
Он написал, что сожалеет, попытался как-то улучшить фразу, но не смог. Распечатал послание на принтере, перечитал и подписал. Конверт адресовал шефу Кендаллу, пометил «Лично» и кинул в ящик для межведомственной корреспонденции.
До этого он собирался пойти вслед за Делорм в зал заседаний, но вдруг, ощутив страшную усталость, опустился обратно в кресло и с глубоким вздохом утонул в нем. Браслет Кэти Пайн тускло отсвечивал в пластиковом коконе. Кэти Пайн, Кэти Пайн… как бы он хотел добиться для нее хоть какой-то справедливости, прежде чем уволиться из управления. Миниатюрные золотые инструменты как-то не вязались с ее характером — или с его представлениями о ней, о Кэти, математике-вундеркинде? Крошечные золоченые штучки: виолончель, тромбон, походный барабан, гитара, — скорее уж это подошло бы Кийту Лондону. Мисс Стин говорила, что у него с собой была гитара. А Билли Лабелль ходил на занятия в «Музыкальный центр Троя»: Кардинал мог бы этого и не вспомнить, если бы не тот факт, что «Музыкальный центр Троя» был тем самым местом, где Билли Лабелля в последний раз видели живым.
— А как же Тодд Карри? — помимо своей воли вслух спросил Кардинал.
— Ты мне? — Голова Желаги показалась из-за другого компьютера, но Кардинал не ответил. Он положил перед собой до обидного тощую папку.
— Билли Лабелль, Кийт Лондон и Кэти Пайн: все увлекались музыкой. А Тодд Карри?
Он живо вспомнил комнату мальчишки в его пригородном доме и отца, в отчаянной опустошенности застывшего в дверях. Он, как наяву, видел игры в шкафу, карту на крышке стола… но музыка? Какие там были признаки увлечения музыкой? Да, ведь это сообщалось в дополнительном отчете о беседе с родителями мальчика. Тодд Карри ходил на музыкальные интернет-форумы. Тематика: хард-рок и рэп. Ну да, он же еще тогда подумал — как странно, что белый мальчишка любит рэп.
Из папки выпало еще что-то — наспех нацарапанная записка, при виде которой у Кардинала застучало сердце. Кто-то, он толком не мог понять кто, принял звонок от этого учителя, Джека Ференбаха, сообщавшего, что у него украли кредитную карточку.
— Желаги, твой почерк? — Кардинал помахал перед ним запиской. — Это ты принял сообщение от Джека Ференбаха?
Желаги взял бумажку:
— Ну да. Я же тебе сразу передал, забыл?
— Господи Иисусе, Желаги. Ты что, не понимаешь, как это важно?
— Но я же тебе тогда передал. Что ты еще хочешь — чтобы я…
Но Кардинал уже не слушал и потрясенно смотрел на записку у себя в руке. Его огорошила неожиданная строка расхода в выписке по счету Ференбаха. Двадцать первого декабря, вечером того же дня, когда учителя посетил Тодд Кари, кто-то потратил двести пятьдесят долларов в «Музыкальном центре Троя», очевидно, на какой-нибудь навороченный проигрыватель.
Кардинал пробежал по коридору, влетел в зал, где, записывая что-то в большой желтый блокнот, Делорм говорила по телефону.
— Все дело в музыке. — Кардинал щелкнул пальцами. — Тодд Карри увлекался рэпом, помнишь? Ференбах рассказывал — хотел стать диджеем.
— Что случилось, Кардинал? У тебя такой смешной вид.
Кардинал поднял пакет, в котором, как эмбрион, плавал браслет Кэти Пайн.
— Эта штучка поможет нам совершить прорыв.
49
— Маклеод, где твоя дополнуха по «Музыкальному центру Троя»? Ты их там не опрашивал, когда вел дело Лабелля?
— А с чего это ты? Где-то в деле.
— В деле нет. Я смотрю в дело. Ты помнишь, кто там работает?
— Два каких-то типа. Алан Трой — он там главный — и еще один, гитарный монстр, он у них всегда там был. Это он учил Билли Лабелля.
— Помнишь имя?
— На хрен мне его имя?
— Маклеод, мы сейчас пытаемся поймать убийцу.
— А я не пытался. Я просто отслеживал передвижения Билли Лабелля, чтоб мне лопнуть. Мы тогда не работали по убийству. Мы отрабатывали обычную пропажу ребенка, так что не делай из меня Мистера Нарушителя должностных обязанностей, понял? Думаю, этот титул по праву принадлежит сержанту уголовной полиции Ублюдку Дайсону, нашему бывшему начальнику, увольнение которого мы так горестно переживаем. Карл Сазерленд, вот как зовут этого парня. Карл Сазерленд.
