Увидав, что Димитрий жив, особо ретивый народ принялся
догонять беглеца с криками: «Ловите, держите изменника!» И догнали-таки
Заруцкого, и привели пред светлые государевы очи, и поставили на колени, и
сказали Димитрию: вот-де твой обидчик, хочешь – казни его, хочешь – милуй.
Тот, засмеявшись, сказал:
– Благодарю вас, люди добрые, христиане православные! Вот
теперь я уверился, что вы мне верны!
Только сейчас стародубцы поняли, что царь и Заруцкий сыграли
с ними здоровую шутку, и посмеялись над своей простотой. Они не видели ничего
обидного в этой игре. Заруцкий, конечно, схватил несколько порядочных пинков,
но с этой минуты всякий знал, что он – первый у царя Димитрия человек…
Однако, если бы кто-то из легковерных стародубцев дал себе
труд пробраться к дому, где стоял Димитрий, сделавшись незаметными для стражи,
приложить ухо к дверной щелке и подслушать, они могли бы узнать кое-что очень
интересное.
– Дураки твои стародубцы, – хохоча, говорил Иван
Мартынович. – Все за чистую монету приняли. Здорово ты им головы
заморочил, хвалю! Пойдут за тобой в огонь и в воду. Это для нашего дела очень
хорошо. Видать, они и вправду верят, что ты есть подлинный Димитрий.
– Я и есть подлинный Димитрий, – мрачно ответил
его собеседник. – А ежели кто дураки, то это не мои стародубцы, а твои
туляки, которые верят, что ваш царевич Петр – подлинный!
Здесь следует кое-что пояснить. Штука в том, что Болотников
сидел в Туле не сам-один. Был при нем какой-то Илейка Муромец – не тот,
сказочный, былинный, о коем поют калики перехожие, а просто человек без приюта,
без роду без племени. Ходил он на судах от Нижнего до Астрахани и обратно.
Много насмотрелся, много навидался, житье бурлацкое ему надоело, поступил в
казацкую службу, но не к донцам, а к терским и волжским казакам. Эти удальцы
очень завидовали донцам, которые были в милости у первого Димитрия и
пользовались от него разными выгодами. В рядах терских казаков собрались беглые
холопы и разные бездомные бродяги, которым не было счастья и удачи на Руси.
Как-то раз сошлись они все на круг и стали думу думать: «Вот нашли-де себе
донцы доброго царя, а мы чем хуже? Их Димитрий, не поймешь, настоящий был или
нет, а скорее всего что выдуманный. Давайте и мы себе государя измыслим. Какого
государя? Да какая разница! Хоть бы царевича Петра! Будто бы у царя Федора и
царицы Ирины был сын, а его из колыбели украли да подменили дочерью
[24]
– та
умерла, а настоящий царевич здравствует. То-то бы мы много шуму наделали по
Волге, страху бы навели да получили богатой добычи!» Осталось за малым: найти
смельчака, который взял бы на себя имя Петра-царевича.
Было у терских два человека, которые дерзостью и остротой
ума годились бы на это дело. Одного звали Митькой-стрельцом, другой был наш
знакомый Илейка.
– Не, робята, – сказал Митька в ответ на
предложение казачьего круга, – я на такое дело не гожусь. И в Москве-то я
не бывал, и слова мудреного сказать не умею. Ну какой из меня царевич? Ищите уж
кого другого!
– А я, – вышел на круг Илейка, – в Москве
бывал: когда жил в Нижнем, так ездил по делам в Москву и проживал там у
подьячего Дементия Тимофеева, аж с Рождества до Петрова дня проживал, а дом его
стоял у церкви Святого Володимира на Садах.
– Ну, коли бывал-живал в Москве, зваться тебе
царевичем! – закричали казаки. Так Илейка стал зваться Петром и вскоре
примкнул со своим отрядом к Болотникову. Теперь он сидел запертый вместе с
бывшим холопом князя Телятевского в Туле и ждал подмоги от Димитрия. За этим и
приехал в Стародуб Заруцкий – и это безмерно злило царя.
Как это так? Кроме него, на Руси вдруг объявился еще один
охочий до престола человек? Пусть и самозванец, а все ж обидно!
– Не будь у Болотникова этого Петра, я б к нему на
подмогу пошел, – процедил Димитрий, исподлобья поглядывая на Заруцкого. –
А коли он с Муромцем стакнулся, пусть с ним и дальше об руку идет. Покуда они в
Туле подыхают и войско Шуйского на себя тянут, я со своего конца пойду на
Москву, нагряну нежданно-негаданно.
– Ну, у Шуйского ушки на макушке и не одно только то
войско, что у Тулы стоит, – ответствовал Заруцкий. – Есть у него
воевода знатный, победами славный, против него тебе с твоим Рожинским да
Меховецким вряд ли выстоять.
– Кто такой? – задумчиво свел брови Димитрий.
– Родич его, именем Скопин-Шуйский, – с невинным
видом подсказал Заруцкий. – Слыхал небось о таком?
Димитрий ухмыльнулся:
– Как не слыхать! Бывший государев мечник. Помню, в
опасную минуту кличу я Скопина-Шуйского: «Где мой меч? Подайте мне мой меч!» –
а того и слыхом не слыхать. Предатель поганый он, а не знатный воевода. Ничего,
он еще припомнит мои кровавые слезы, еще сбудутся над ним мои проклятия!
– За это и выпьем, – пробормотал Заруцкий,
поспешно припадая к чарке, чтобы сокрыть улыбку.
Да, что и говорить, этот самозванец крепко вытвердил свою
роль!
Разумеется, Иван Мартынович, который великолепно знал
первого Димитрия, сразу распознал подмену. Однако ему было, вообще говоря,
наплевать, кто заступит это свято место, которое, по пословице, никогда не
бывает пусто. У Заруцкого были свои нужды в этой жизни, и он, донской атаман
родом из какого-то жалкого Тернополя, вряд ли мог их исполнить самостоятельно и
с легкостью. Почти удалось, когда попал в доверие к первому Димитрию. Но потом
случилось нечто – некое событие, из-за которого честолюбивые мечты Заруцкого на
время не просто померкли, но даже и вовсе перестали существовать. Уезжая из
Москвы 7 мая 1606 года, он не думал ни о чем: ни о достижении своих далеко
идущих целей, ни о том, что теряет близ царя Димитрия насиженное местечко,
которое вскоре может быть занято другими, менее чувствительными людьми. Он был
как в бреду, как в тумане – прежде всего потому, что не имел никаких, ну
совершенно никаких возможностей добиться желаемого… Очнулся, услыхав о гибели
сына Грозного – в это время Заруцкий оказался уже на Дону, – и тотчас
начал искать случая воротиться в Москву. Теперь это было сложно – куда сложней,
чем раньше. Потом случай представился – в лице Болотникова, который поначалу
имел твердые надежды не просто крепко ощипать перья Шуйскому, но и захватить Москву.
Однако после первых побед от Болотникова удача отвернулась, а эта его затея с
царевичем Петром и вовсе казалась Заруцкому редкостной глупостью.
