Когда-то давно, в те блаженные времена детства, когда пан
Владислав Богуславский, шляхтич из Самбора, еще не успел пристроить свою
единственную дочь в свиту панны Марианны Мнишек, он забавлялся тем, что учил
шалую девчонку орудовать саблей. Конечно, ручонки у Стефки были по-девичьи
слабоваты, однако у нее оказалась гибкая кисть, вдобавок ученица пана
Богуславского была вынослива, упряма и хитра, как всякая Евина дочка. Она
спроста выучилась некоторым хитрым фехтовальным маневрам, и теперь именно они
да еще неистовая гордость, вернее, гордыня, помогали Стефке держаться,
забившись в угол и не подпуская к себе двух или трех нападающих.
Она защищала свою жизнь, свою честь, а сама молила Господа о
помощи и пощаде. Раньше Стефка жила, как птичка пела, а мужчин любила так, как
иные женщины любят наряды и драгоценности. В свои семнадцать Стефка уже успела
потерять счет поклонникам, делившим с нею ложе: раскинуться перед мужчиной для
нее было то же, что другой даме или девице пройти на балу тур в полонезе! Но
всегда, с самого первого раза, когда Стефка узнала своего самого первого
мужчину, она сама решала, с кем проведет ночь или предастся торопливой страсти
где-нибудь в кустах или в укромном уголке самборского замка, за гобеленами,
щедро покрывавшими его стены, или на конюшне. Сделаться случайным игралищем
московской черни, этих распаленных похотью мужиков, для нее было невыносимо, и
она твердо положила себе броситься грудью на острие чужой сабли или чиркнуть
лезвием по горлу, когда уже недостанет сил держать карабелю в руках. И все же
продолжала надеяться на лучшее – ведь среди ворвавшихся в царицыны покои был и
Никита!
Этого черноглазого стрельца Стефка приметила в тот день,
когда панна Марианна вместе со своей многочисленной свитой въехала в Москву и
отправилась в Вознесенский монастырь, где ей предстояло провести под присмотром
матери царя Димитрия Ивановича, инокини Марфы, неделю, оставшуюся до коронации
и венчания с государем. При виде мрачных монастырских келий Стефка чуть не
зарыдала от ужаса (как, впрочем, и остальные придворные дамы панны Марианны!),
но, озирая окрестности прощальным взором, готовясь похоронить себя заживо, она
вдруг встретилась с самыми пылкими мужскими глазами, какие ей только
приходилось видеть в жизни.
Этими глазами и внешностью своей Никита сразу напомнил
Стефке Яна Осмольского, пажа панны Марианны и, по единодушному женскому мнению,
первого красавца в ее свите, а может быть, и во всем Польском королевстве. Беда
только в том, что Янек был еще не мужчина, а юноша, почти мальчик, а главное,
он был так безраздельно влюблен в свою госпожу, что другие женщины, даже столь
молоденькие и аппетитные, как Стефка, для него не существовали. Однако
невероятные черные очи Янека порою являлись Стефке в грешных снах, только в
этих снах Ян был вполне зрелым мужчиной и смотрел на кокетливую камер-фрейлину
не равнодушно, как наяву, а с истинной страстью. И вот теперь сон почти
сделался явью!
Пани Ванда Хмелевская что-то причитала о мрачности и темноте
монастырских келий, кои пагубно скажутся на ее здоровье, и совершенно не
замечала, что рядом с нею происходит мгновенный сговор – пусть безмолвный, но
столь пылкий, что чудо, как бревенчатые стены старого монастыря не занялись
полымем! Глаза спросили, глаза ответили… и, чуть настала ночь, Стефка
перебралась через загодя примеченный пролом в монастырской ограде, нимало не
сомневаясь, что ее уже ждут.
Так оно и оказалось. Теперь каждый вечер она встречалась с
Никитою. Неделя в монастыре показалась ей одной из самых упоительных в ее
жизни, потому что в красивом стрельце она нашла враз и нежность, и страстность,
и грубоватую мужественность, которая сводила ее с ума. Встречи продолжались и
после венчания панны Марианны, когда вся ее свита перебралась во дворец,
находившийся в том же Кремле. Беда только в том, что торопливые соития в кустах
скоро поднадоели Стефке, которая любила в мужчинах не только дерзость, но и
галантность, а также изощренность. Ни того, ни другого в красавце москвитянине
и в помине не было, и если сначала Стефке было весьма по нраву, когда ее после
первого же поцелуя валят наземь и валяют по этой земле с великим пылом, то
теперь ей хотелось того, что у цивилизованных шляхтичей называется любовной
игрой, а у Никиты – беса тешить.
Тешить попусту беса ради бабьего удовольствия он нипочем не
желал, а у Стефки, не иначе, мозги свернулись, как скисшее молоко, в этой
варварской Москве! По простоте душевной она взяла да и предложила Никите
разделить их забавы с кем-то третьим. Еще в Кракове два поклонника, настоящие
природные французы и друзья не разлей вода, как-то приохотили Стефку к таким
изысканным играм. Но французы – это одно, а московский стрелец – увы, совсем
другое… Никита обозвал Стефку блядью и ушел, причем по всему было видно, что у
него руки чешутся отвесить ей пару хороших тумаков. Стефка пожала своими
хорошенькими сдобными плечиками и решила забыть Никиту. Однако человек
предполагает, а Бог располагает… Наверняка ей бы удалось справиться с тягой к
угрюмому москвитянину согласно мудрейшей поговорке: «Клин клином вышибают», но
последовать ей Стефка просто не успела.
В ночь с 16 на 17 мая в Москве вспыхнул бунт. Заключенные,
нарочно для сего выпущенные из тюрем и подстрекаемые боярами во главе с князем
Шуйским, бросились в Кремль с криками: «Бей Литву! Литва хочет извести нашего
государя!» Одурманенным людям удалось прорваться в царский дворец. Толпа
озверелой черни добралась и до царицыных покоев. Девушек насиловали, а Стефка
еще держалась из последних сил – на гордости истой шляхтянки, на надежде, что
Никита забудет обиду, нанесенную ему Стефкой, и придет ей на помощь…
Еще минута – и она рухнула бы без сил, но тут Никита
опомнился и с криком: «Пошли прочь! Она моя!» – отогнал мужиков. А потом… потом
он подозвал молодого парнишку, который топтался посреди спальни, возбужденный
увиденным, но робеющий подступиться к женщинам, и отдал Стефку ему на позор и
поругание. Да и сам не остался в стороне, решив сполна расквитаться за
нанесенное ему оскорбление! Никита и его сотоварищ вдвоем безжалостно
насиловали Стефку до тех пор, пока она не лишилась чувств.
В те минуты она молила Господа о смерти… но он не внял
мольбам бедной маленькой грешницы!
Она жива. Ее отторгли от своих – вокруг не царицыны покои, а
какая-то убогая каморка с земляным полом, рядом с ней только Никита и эта
неизвестная женщина со злобным голосом и глазами, переполненными ненавистью.
Как она попала сюда? Живы ли ее подруги, ее племенники, ее
госпожа? Она боялась спросить, потому что боялась ответа…
