Сначала Стефка думала о себе именно так: пропала-де, с
концом-де! Она свету белого невзвидела, когда мимо пронеслась конная ватага,
обдавая брызгами снега, грязи, запахом разгоряченных конских крупов, гиканьем и
разбойничьем посвистом. Отвернулась было к забору, чтобы защитить лицо, но в
тот же миг услышала над ухом дыханье запаленного коня, потом чей-то громкий
смех, потом сильные руки схватили ее за бока, приподняли – и она не успела ахнуть,
как оказалась перекинутой через седло. Лука больно уткнулась в живот да еще
врезалась все сильнее и сильнее при стремительной скачке. Стефка почти лишилась
сознания от боли и даже не сразу смогла понять, что конский скок закончился,
что ее снимают с седла во дворе каких-то хоромин с высоким крыльцом, рядом
хохочут мужики разбойничьего вида, чьи-то руки непрестанно тормошат ее, грубо
лапают, а незнакомый голос участливо спрашивает:
– Да ты жива ли? Сомлела, что ли? Эй, красавица!
Это слово вернуло ее к жизни. Ах, как давно Стефку не
называли красавицей! Даже Егорка забыл о нежных словах – живет, что щи хлебает.
И хотя первым движением Стефки было наградить своего похитителя и мучителя
крепкой оплеухой, она повременила с этим и повнимательнее посмотрела на того,
кто так дерзко тискал ее грудь и называл красавицей. Она и злилась – и в то же
время забытое возбуждение просыпалось в теле…
Стефка чуть откинулась в его руках, отодвинула от лица
растрепавшиеся волосы – и уставилась в насмешливые бледно-голубые глаза,
отчего-то показавшиеся ей знакомыми.
Она озадачилась. Все в этом невысоком худощавом человеке,
чье лицо поросло рыжеватой щетиной, странным образом было ей знакомо: рыжеватые
пряди на лбу и щербатая ухмылка, и широко расставленные брови и глаза, и неожиданно
крупный для его худощавых черт нос… Вдруг ни с того ни с сего вспомнила почти
забытое: как собирается на встречу с тем смоленским незнакомцем, предвкушая
удовольствие, которое испытает в его объятиях. Стефка не сомневалась, что он
окажется ладным любовником, потому что и нос у него был велик, и пальцы длинны,
а это самые наивернейшие признаки того, что оснащен мужик естеством справным!
Она поглядела на пальцы незнакомца, бесцеремонно
оглаживающие ее грудь, – пальцы были длинные…
– Что ж такое делается? – воскликнул в это время
голубоглазый человек. – Мерещится мне, что ли?! Неужто это ты, моя ясная
паненка?! Да нет, бичь того не може!..
Он говорил по-польски, и в этот миг Стефка окончательно
уверилась, что видит перед собой того самого человека из Смоленска, встреча с
которым чуть не закончилась для свиты Мнишков очень плохо. Пожар, гибель пана
Тадека Желякачского…
– Це ты, пшеклентный лайдак! – выдохнула она
гневно. – Як пана Бога кохам – це ты!
[66]
Рыжий не дал ей говорить – впился в губы своим щербатым
ртом. Дыхание его отдавало винищем, но у Стефки аж колени подогнулись от
внезапно вспыхнувшего возбуждения. О раны Христовы, давненько ее так не
целовали!
Все вылетело из головы – страх и злость на этого человека,
воспоминания о пожаре в Смоленске, панне Марианне и пане Тадеке, о Егоре и
свекрови, да что – она едва не забыла собственное имя, до такой степени
захотела этого мужчину! Чудилось, повели он – Стефка рухнет перед ним навзничь
прямо в снег, юбку задерет, ноги раздвинет да еще начнет призывать его, умолять
взять ее поскорей!
Но его не надо было умолять. Он вбежал по ступеням, волоча
за собой Стефку. Спутники его, оставшиеся внизу, во дворе, хохотали, кричали
вслед. Стефке послышалось что-то вроде:
– Остерегись государя!
Но ей сейчас не было дела до всех государей на свете, так
сильно хотелось принадлежать этому человеку. Да и его снедало схожее
нетерпение, потому что, лишь только забежав в какую-то комнату, небрежно,
словно впопыхах устланную, вернее, заваленную коврами и шкурами, он толкнул
Стефку на пол и рухнул на нее, даже не сняв полушубка – лишь растянув очкур
своих шаровар.
Первый раз это было поспешно, кое-как – лишь бы первый зуд
утихомирить. Потом они уже поснимали с себя побольше одежды и начали утолять
голод с чувством и толком. В конце концов вся одежда валялась по углам, а они
все еще катались по коврам и шкурам, теша друг друга самыми разнузданными
играми.
Наконец обессиленный мужчина распростерся навзничь, тяжело
дыша. Стефка и сама была бы не прочь полежать, дух перевести, однако только
теперь до ее сознания дошли последние услышанные во дворе слова, и она
испуганно привскочила, пытаясь разыскать в месиве одежды свою поневу
[67]
и
рубаху.
– Чего всполошилась? – хрипло спросил ее нечаянный
любовник, сжимая своими длинными пальцами (и не только пальцы были у него
длинными, не только нос!) Стефкино колено.
– Ой, да как же? – глянула она с тревогой. –
Говорили же тебе там, на дворе, берегись-де государя!
– Какого еще государя мне беречься? – лениво
пробормотал он. – Неужто короля польского Сигизмунда? Да он ведь еще пока
эва где! А я тут один-разъединственный государь и есть!
– Как это? – озадачилась Стефка. – Неужто ты
наш новый воевода?
– Воевода! – презрительно хмыкнул рыжий. –
Подымай выше! Я есть государь Димитрий Иванович.
– Ага! – хихикнула Стефка. – Да он же в
Тушине.
– Был в Тушине, а вот уж третий день в Калуге ставку
поставил.
Что-то такое Стефка слышала… ну да, правильно, Егор вместе с
другими мужиками подрядился возить лес для строительства государевой новой
хоромины.
То есть правильно, что Димитрий в Калуге. Но разве это может
быть он?! Димитрия Стефка хорошо помнила: его яркие глаза, его сверкающую
улыбку, его победительный взор. А этот…
Стефка осмотрела своего вновь обретенного любовника и должна
была признать, что он нравится ей необычайно, как никогда другой мужчина не
нравился. Ох и затейник!
– Ох ты и затейница! – сказал вдруг рыжий, словно
прочел ее мысли. – Давно у меня такой игруньи не было. Была одна, Манюня
ее звали… да беда, померла, дура-девка. – Лицо его омрачилась, но только
на миг: тотчас на щербатых устах проскользнула лукавая улыбка: – Да ведь ты
небось ее помнишь! Знахарка смоленская! Зеленоглазая ведьма! – И
захохотал, довольнехонький Стефкиным смятением.
Нет, она отчего-то совершенно не могла на него сердиться. И
тоже засмеялась, да так буйно, что невольно навалилась на него, и он обнял ее,
и они снова предались ласкам, после которых Стефка заснула, а когда проснулась…
