А когда проснулась, ей почудилось, что сказка, о которой она
мечтала, сбылась. Потому что лежала Стефка на такой роскошной постели, какая
была только у панны Марианны в ее кремлевском дворце. Вся комната была сверху
донизу увешана коврами, словно шатер какого-нибудь турецкого бея. Рыжий
любовник, одетый как самый знатный шляхтич, сидел в кресле, слушая почтительно
гнувшего перед ним спину толстопузого человека, по виду – самого настоящего
боярина. Рядом стоял какой-то старикашка с враз злобным и насмешливым лицом. Он
заметил, что Стефка зашевелилась в постели, и что-то быстро шепнул рыжему.
Тот улыбнулся девушке и махнул рукой на боярина:
– Ладно, ступай, князь! Потом поговорим. Сейчас не до
того.
– Слушаюсь, государь! – Боярин согнулся еще ниже и
неуклюже вынес свое пузо из комнаты.
Стефка вытаращила глаза. Неужто он и правда государь?! Но
ведь он не Димитрий!
Не Димитрий, верно. Не тот Димитрий, которого она видела в
Кремле, да ей-то какая разница? Коли пани Марина могла смириться с подменою, то
Стефке о чем беспокоиться?
– Вот, Матвеич, гляди – тебе новая внучка, – тем
временем сказал рыжий. – Заместо Манюни будет. Ты ее береги, никого к ней
не подпускай. Она моя будет, только моя.
– А ну как царица приедет? – проворчал старикашка,
словно бы ощупывая Стефку цепким взором, от которого она чувствовала себя хуже
некуда. Сразу было видно, что Матвеичу новая «внучка» совсем не по душе, да и
Стефке было тошно смотреть в его выцветшие злобные глазенки.
– Да что мне царица! – отмахнулся Димитрий. –
Плевать мне на нее. Приедет – ну и ладно, утрется небось. А нет – как-нибудь
проживем. Верно, моя ясная паненка? – повернулся он к Стефке, и та тоже
ощутила, что ей плевать на всех, на пани Марину, на мужа и свекровь, на весь
мир – лишь бы остаться рядом с этим человеком подольше, лишь бы он не прогнал
ее от себя!
Февраль 1610 года, Тушино – Димитров
– Смотрите! Огни! Панна Марианна, смотрите: огни! Город
какой-то. Должно быть, это Калуга!
Марина привстала на стременах, пытаясь разглядеть хоть
что-то во вьюжной ночи. Нет, ничего не видно. Матка Боска, неужто Барбаре
почудилось?!
– Вы не туда смотрите!
Барбара, похожая в казацких шароварах и тулупчике на
какого-то очень толстого запорожца, почему-то забывшего надеть шапку и вместо
этого обмотавшего голову теплым платком, отодвинула его от лица и вытянула
вперед руку в теплой вареге
[68]
. Варегу забило снегом, но в голицах
[69]
поводьев не удержать, а лошади этой метельной ночью беспокойны, непослушны, да
и устали скакать, то и дело сбиваются с ноги.
– Вон огни, говорю вам!
– Правду баба говорит, – проворчал казак. –
Мерцается что-то. Неужто выбрались, слава те, Гос-поди?
Неужто выбрались?! Были минуты, когда Марина не верила, что
это удастся. Проклинала себя за то, что сорвалась из Тушина очертя голову,
тайно, среди ночи, не в карете, а верхом, в мужском платье, в мужском седле,
только в сопровождении Барбары и верного казака-конюшего. А в следующую минуту
принималась убеждать: нет, оставаться в таборе было нельзя, никак нельзя! Вчера
она убедилась в том, что уговорами и увещеваниями ничего не добьешься. Против
Рожинского нужно какое-то очень сильное средство… Ах, как хотелось убить его
там, на площади! Кажется, именно тогда вспыхнул в ее голове дерзкий план. Если
бы не Заруцкий, она уехала бы раньше, они добрались бы до Калуги прежде, чем
взвилась между небом и землей эта коловерть из снега и ветра, не натерпелись
такого страху.
Если бы не Заруцкий, она бы…
Ах, все это в прошлом, все это неважно. Главное, вот она,
Калуга, сейчас Марина снова сойдется лицом к лицу с человеком, который называет
себя ее мужем и царем московским, и поговорит с ним так, как давно следовало
говорить. Она скажет, что все знает о нем: он не Димитрий, он лжец и негодяй,
но сейчас ей это стало безразлично. Они должны держаться друг за друга, чтобы
получить то, о чем столь страстно мечтали: власть над этой безумной, огромной,
бестолковой, желанной страной. Она прощает ему обман и бегство – пусть он
простит ее холодность, надменность и примет ее пусть не как жену, но как
товарища, соратника по борьбе, которую они будут вести теперь вместе. Против
русских и поляков. Против Шуйского и Сигизмунда. Марина верит – ее бегство, ее
речи не оставили тушинцев равнодушными. Они опомнятся, эти потерявшиеся дети,
они придут за своем царем Димитрием. Они уже взглянули на перо жар-птицы – и
лишились разума от его сияния. Они не успокоятся теперь, пока не добудут всей
птицы. Москва – эта самая жар-птица, которая нужна и Марине, и Димитрию, и
последнему шляхтичу в тушинском войске. Они добудут ее совместными усилиями.
Добудут!
– Вон там ворота! – выкрикнул казак. – Гоните
лошадей! Кажется, буря идет снова!
Да, снег опять повалил, слепя глаза.
Вдоль высокой городской стены добрались до ворот, и тут их
окликнули:
– Хтой тутай? Ходзь видселя!
Марина удивилась, услышав польскую речь. В Калуге не было
польских частей – здесь ее муж мог рассчитывать только на поддержку русского
населения, благо, оно пока что предано царику. Ну, наверное, сюда все-таки
подошел какой-нибудь шляхетский отряд – может быть, из Димитрова, от Сапеги…
– Передайте государю, что приехала жена, царица Марина
Юрьевна! – срывая голос, выкрикнула Барбара. – Да поскорей откройте
ворота!
– Какому еще государю? – отозвались сверху. –
Какая царица?! Ты, баба, никак белены объелась?
– Государю Димитрию передайте! – надсаживалась
Барбара, задирая голову и безуспешно пытаясь разглядеть, что делается на высокой
городской стене.
– Точно, спятила! – изумленно прокричали
наверху. – Да он же в Калугу сбежал, по слухам. Так что пускай царица к
нему в Калугу едет!
И стражник захохотал.
Марина поняла, что он не поверил Барбаре. Следовало
назваться самой и самой потребовать Димитрия. Однако и шутки же у его стражи.
Уехал, главное, в Калугу. А это что, как не Калуга?!
– А ну-ка, кто тут царица? Покажись! – раздался
сверху другой голос – веселый, молодой, и у Марины екнуло сердце.
