Странно… Это голос Сапеги. Но откуда ему тут взяться?
Неужели он ушел из своей ставки и присоединился к Димитрию? Это было бы просто
превосходно!
– Ян! Сударь! Пан Сапега! Воевода! – закричала
она, но голос тонул в складках платка, туго обмотанного вокруг головы и
прикрывающего лицо. Марина раздраженно рванула концы платка, и студеный ветер
тотчас бросил горсть снега в ее приоткрытый для крика рот.
Марина закашлялась, кое-как выкрикивая:
– Пан Сапега, это я, Марина!
Мгновение наверху стояла тишина, словно собеседники Марины
онемели от удивления, а потом послышался новый крик Сапеги:
– Марина Юрьевна? Неужели? Какими судьбами?! – И
команда: – Отворить ворота!
Послышался шум, потом скрип – створка ворот только начала
приотворяться, а туда с быстротой молнии уже проскочили трое всадников. Страж,
отворявший ворота, с изумлением уставился на них:
– Как, и это все?
– Как, и это все? – повторил Сапега, ловко
спрыгивая с последнего уступа стены (он, видимо, счел, что спускаться по
ступенькам будет слишком медленно) и протягивая руки, чтобы помочь Марине
спуститься с седла. – Вы без охраны, государыня?!
– Я тайно ушла из Тушина, – пробормотала Марина,
даже сквозь полушубок ощущая, как крепко стиснул Сапега ее стан. Заглянул в
глаза с таким разудалым выражением, словно вот сейчас расцелует в губы, однако
вспомнил шляхетскую галантность и учтивость – пал на колено, схватил руку
Марины, потащил к губам:
– Сударыня, ваше величество… Как я счастлив, что сей
вьюжный ветер забросил вас в мою скромную обитель… Узнав о том, что происходит
в Тушине, я не сомневался, что вы там долго не задержитесь, но не мог и
мечтать, что вы навестите меня. Был уверен, что сразу поскачете в Калугу, к
нашему государю Димитрию.
– Погодите! – Марина выдернула у него руку. –
Вы в своем уме, Ян? Где я нахожусь, по-вашему?
– В Димитрове, разумеется! – Сапега поднялся с
колен, но, как бы извиняясь за эту вольность, отвесил Марине низкий
поклон. – Не пойму, почему вы так изумлены?
– Государыня, мы сбились с пути! – вскричала
Барбара, которая уже успела спешиться и обменяться несколькими словами с
жолнежем, который открыл для них ворота. – Этот негодный казак, – она
погрозила кулаком их сопровождающему, – завез нас невесть куда!
– Дорогая пани Казановская, – склонился и перед
ней галантный Сапега, – отчего невесть куда? Мой городок – премилое
местечко, я буду счастлив оказать гостеприимство моей прекрасной царице и самой
достойной из всех гофмейстерин на свете! Я должен благословлять судьбу,
пославшую вас…
– Что ж тут благословлять?! – в отчаянии
воскликнула Марина. – Не понимаю, как мы могли сбиться с пути! Это
проклятие какое-то, а вы говорите – благословлять!
– Сразу видно, сударыня, что вы не понимаете, как вам
повезло, – принимая серьезный вид, промолвил Сапега. – Ведь в дневном
переходе от нас стоят войска Скопина-Шуйского и этого шведа, Делагарди. Завтра,
много – послезавтра они окажутся под стенами Димитрова. Вообразите, что было бы
с вами, когда бы вы угодили не ко мне, а в их лагерь!
Оказаться в плену у Скопина-Шуйского? У этого предателя?!
Марина покачнулась.
– Полно вам пугать мою госпожу! – сердито возопила
Барбара, подхватывая ее под руку. – Немедля отведите царице достойные
покои. Бедная моя девочка, она вторые сутки не спит, ей не до ваших глупых
шуток! Надо же такое выдумать: Скопин-Шуйский подходит. Этого просто быть не
может!
«Этого не может быть… Этого не может быть…» – тупо повторяла
про себя Марина, отдаваясь заботливым рукам Барбары, которая, обняв, куда-то
вела ее. Потом ноги у Марины отказались служить, и ее кто-то подхватил на руки,
может быть, Сапега, а может быть, и нет.
Она была словно в бреду. Почти не соображала, что с ней
происходит сейчас, как раздевает ее Барбара, чтобы уложить в наспех
приготовленную постель, как о чем-то пререкается с Сапегою, – а перед
глазами все мельтешили картины минувших суток, звучали крики, проклятия,
клятвы, но все их почему-то перекрывал шепот Заруцкого, от которого у Марины
подкашивались ноги и сердце начинало биться так, что приходилось зажимать его
рукой…
Несколько дней от беглого государя не было в Тушине ни слуху
ни духу. Все это время в таборе царил страшнейший беспорядок. Пестрое войско,
собранное Димитрием, узнавши о его исчезновении, металось во все стороны. Толпы
напали на Рожинского, крича:
– Где царь? Куда ты его дел? Это ты его спровадил вон!
Рожинский клялся всеми святыми, что не ведает, где Димитрий,
и это была чистая правда.
Московские люди обрадовались бегству вора и во главе с
Филаретом явились к избе, в которой расположились комиссары короля, благодарить
за то, что те своим приездом выгнали Димитрия из Тушина. Однако приверженцы
самозванца кинулись следом с кулаками и оружием:
– Это вы его прогнали вместе с Рожинским! Рубить
гетмана! Рубить комиссаров!
Толпа шумела день и ночь.
В это время один из королевских посланников нашел наконец
время встретиться с Мариной. Он принадлежал к фамилии Стадницких, то есть
приходился дальним родственником Марине, как и покойный Мартин, которого
сгубила болтливость. Стадницкий говорил с Мариной холодно, держался
высокомерно, ни разу не титуловал ее царским величеством, даже великой княгиней
не назвал, всего лишь воеводянкою сендомирскою, и, как мог, уговаривал
расстаться с честолюбивыми намерениями.
Марина собрала для этого разговора все свои силы и ответила
холодно:
– Благодарю вашу милость за доброжелательство. Льщу
себя надеждой, что Бог – мститель неправдам, сохранитель невинности: он не
дозволит моему врагу Шуйскому пользоваться плодами измены и злодеяний своих.
Ваша милость должны помнить, что, кого Бог раз осиял блеском царственного
величия, тот не потеряет этого блеска никогда, как солнце не потеряет своего
блеска от того, что иногда закроет его скоропреходящее облако.
На этом Марина простилась со Стадницким, как коронованная
особа, заканчивающая аудиенцию, и протянула ему загодя написанное письмо для
передачи Сигизмунду. Она не потратила много времени, чтобы написать его, и не
проливала над ним слез, как плакала над письмами к отступившемуся от нее отцу.
Это была не мольба о прощении, не признание ошибок своих – это была холодная
отповедь государыни, данная человеку, который пытается покуситься на ее
законные права:
