– Московские люди! Не только на вашей Руси, но и в
королевских землях государя моего не видать мне больше такого человека!
Толпа народа провожала гроб Скопина-Шуйского. Его несли
сослуживцы князя и пели ему надгробные песни. Их окружала толпа женщин. Это
были дочери и вдовы убитых в бою служилых – и начальных, и рядовых воинов. Жену
и мать усопшего то вели под руки, то несли, ибо они лишались чувств от слез и
горя.
Царь Василий Иванович слезами разливался и вопил, чуть не
волосы на себе последние рвал, но никто не верил искренности его горя. И даже в
том, что гроб Скопина-Шуйского поставили в Архангельском соборе, меж гробами
великих князей Московского государства, многие увидели не знак почтения, а злую
усмешку судьбы.
Делагарди верил в виновность Екатерины Шуй-ской, но, по его
мнению, истинной погубительницей князя Михаила была другая женщина… Яков Понтус
готов был сейчас душу дьяволу прозакладывать, только бы сойтись когда-нибудь с
ней на узенькой дорожке. Небось не поглядел бы, что пред ним дама!
Но враг рода человеческого, очевидно, на сей раз не
испытывал недостатка в душах добрых людей, а потому на призыв Делагарди не
откликнулся. С Мариной Яков Понтус так и не встретился, что не мешало ему
призывать на ее голову проклятия до конца жизни.
Кто знает, может быть, они в конце концов и возымели
какое-то воздействие, потому что удача отвернула от Марины свой солнечный лик.
Лето 1610 года, Калуга – Москва
Когда по городам и весям разнеслась весть, что не стало
лучшего воеводы, спасителя Русской земли, в стане Димитрия праздновали смерть
Скопина-Шуйского как величайшую удачу. Димитрий вновь начал провозглашать себя
избранником Божиим и уверял: смерть князя Михаила – не что иное, как знак
свыше. Знак одобрения небес делу Димитрия Ивановича, подлинного русского
государя!
Он снова сделался щедр на посулы и храбр на обещания,
особенно усердствовал в отношении поляков, которых у него благодаря неутомимому
Сапеге еще оставалось немалое количество.
– Я надеюсь с вашей помощью скоро воссесть на столице
предков! – заявлял он своему потрепанному рыцарству. – Заплачу вам
тогда за все ваши труды и отпущу в ваше отечество. Но я бы желал всегда видеть
вас при себе. Даже когда я стану государем в Московии, и тогда не смогу я без
поляков сидеть на престоле. Хочу, чтобы всегда были при нем польские рыцари!
Один город будет держать у меня московский человек, а другой – поляк. Золото и
серебро – все, что есть в казне, все ваше будет, а мне останется слава, которую
вы мне доставите.
Теперь, когда Рожинский не восстанавливал своих против
Димитрия и не выставлял его на каждом шагу дураком, его вновь начали слушать со
вниманием. Особенно после того, как к нему прибыла царица… особенно после того,
как выяснилось, что царица беременна!
Теперь у них были не только царь Димитрий и царица Марина. У
них должен был появиться царевич, наследник. Настоящая царская семья… в этом
было что-то весьма убедительное для поляков, которые, как и все католики,
относились к семейственным узам с огромным уважением, даром что сами давно
побросали свои семьи на произвол судьбы, потащившись в Московию за призраком
удачи.
Да, Марина поняла свое новое положение, еще пребывая в
ставке Сапеги, где невольно задержалась на два месяца. Она ничуть не
сомневалась, что беременна от Заруцкого. Ведь с мужем жила сколько времени, а
ничего. Тут же одна ночь… Ян-Петр нипочем не хотел выпускать ее из крепости,
правдами и неправдами уговаривал остаться, осыпал комплиментами и посулами,
устраивал в ее честь маленькие балы, на которых Марина, отвыкшая от милого ее
сердцу веселья, танцевала до упаду, до головокружения. А потом как-то раз
вечером она ощутила, что сегодня состоится серьезный разговор. В самом деле –
время недомолвок чрезмерно затянулось, хватит ходить вокруг да около, пора
переходить прямо к делу. Именно поэтому, прежде чем идти на ужин к Сапеге,
Марина кое о чем пошепталась с Барбарой…
Предчувствия не обманули Марину. Сапега впрямую заявил:
– Дело Димитрия проиграно. Против него стоят не только
король Сигизмунд и царь Василий. Против него вся Московия скоро подымется. Вот
увидите, ясновельможная пани, что падет ваш супруг не в бою, не при
государственном перевороте, как пал первый Димитрий, а от рук какого-нибудь
невидного мещанина либо стрельца. А еще хуже, ежели наколет его на копьецо
обыкновенный немытый татарин, коему почудилось, что наш «государь»
непочтительно взглянул на его мурзу!
«Типун тебе на язык!» – подумала Марина с искренней
тревогой, а вслух сказала надменно:
– Ну, предположим, что так. Отчего же вы держитесь за
это проигрышное дело? Не лучше ли отречься от Димитрия, пока не поздно? Пока
еще есть возможность воротиться к королю добровольно, а не попасть к нему в
качестве пленников? Или вы желаете явиться к нему не с пустыми руками, а с
дорогим подарком?
– Что вы имеете в виду? – насторожился Сапега.
– Я имею в виду себя, – с невинным видом заявила
Марина.
Лицо прожженного лгуна Сапеги не дрогнуло, однако в желтых
глазах его что-то промелькнуло – Марина это ясно видела! – и она поняла,
что догадки ее были верны. Полководец есть полководец, он видит картину боя со
всех сторон и всегда должен позаботиться о пути к отступлению – желательно
достойному. Сапега не исключал, что есть возможность воротиться к Сигизмунду,
приведя к нему строптивую соотечественницу. Ведь, отвергнув предложение короля
и не отказываясь от своих притязаний на московский престол, к которому все
откровеннее тянулся Сигизмунд, Марина стала врагом Польши!
Но тут же Сапега искренне расхохотался:
– Как вы могли подумать такое о старинном друге, пани
Марина? Разве я когда-нибудь лгал вам?
– А как же! – усмехнулась она. – Помните, еще
по пути в Тушино два года назад я спрашивала у вас, точно ли мой Димитрий
ожидает меня? И что вы ответили, помните?
– Разумеется, – не моргнул глазом Сапега. – Я
не ответил ни да ни нет. Я сказал, что не был в Тушине и не могу сказать
доподлинно. Я не солгал – я только покривил душою!
– Велика разница! – буркнула Марина. –
Совершенно иезуитский ответ.
– Благодарю за комплимент, – ухмыльнулся
Сапега. – Изворотливость господ иезуитов вошла в пословицу… Однако же поговорим
серьезно, моя прекрасная пани.
– Поговорим! – тряхнула головой Марина.
