Миновало несколько дней, за время которых Заруцкий
исподтишка наблюдал за Димитрием, словно охотник, выслеживающий добычу. Хоть и
обещал ему Матвеич, что угомонит царька, а все ж ныло сердце атамана от
тревоги.
Марина же избегала его, не хотела и слова сказать. А
впрочем, она мало выходила из дому – все хворала после родов. И Барбара была
при ней неотлучно, никак не поговоришь…
И вот именно в это время в Калугу пришел на рысях татарский
отряд с предложением Димитрию: принять его под свои знамена. Во главе были
касимовец Петр Урусов и его брат.
Ох, как обрадовался Димитрий! Пошли пиры, а потом татары
попросили устроить для них псовую охоту.
Как-то так получилось, что отправились немногие: Петр Урусов
с братом, и еще самые близкие им люди, да Димитрий с Матвеичем и несколькими
боярами. Взяли с собой и Стефку.
Она очень любила охоту, а уж верхом ездила – казак
позавидует. Изумляла она Димитрия и своим владением саблей, и меткостью
стрельбы. Нет, Стефка никогда не была обузою на охоте, поэтому он взял
любовницу без спора.
Марина только вздохнула завистливо, глядя, как выезжает
кавалькада из ворот. До чего же она сама любила охотиться там, в Самборе! Но
все это осталось в прошлом, а о прошлом Марина старалась не вспоминать.
День был для охоты горазд – ясный, солнечный, морозный, но
тихий. Однако удача не шла. В конце концов всем надоело попусту мотаться по
лесу – подъехали к заранее разбитому шатру, отобедали, выпили крепко… настолько
крепко, что после этого Димитрий и Стефка верхом ехать уже не могли.
Раскинулись в нарочно для всякого случая взятых санях, смеялись, болтали с
Петром Урусовым и его братом, ехавшими по обе стороны саней. Тут же мотался на
саврасой, мохноногой лошаденке и Матвеич…
И вот Петр оглянулся на далеко растянувшихся по дороге бояр
и негромко спросил Димитрия:
– Сделай милость, государь, покажи то место, где ты
моего царя Ураз-Махмета в Оку сунул?
Стефка глаза вытаращила, ничего не понимая, дивясь такой
наглости. А с Димитрия мгновенно слетело благодушие:
– Что ты сказал, морда татарская?! Да как ты смеешь?!
Ураз-Махмет сам меня чуть на тот свет не отправил, он засаду…
– Врешь! – вздохнул Урусов. – Врешь ты все.
Ты царя за то убил, что боялся, как бы он сына своего от тебя не увел и
конников его к полякам не переманил. Я знаю, как дело было. Только в тот день
вы за лесом от других охотников скрылись, как ты и дружки твои, Михаил Бутурлин
и Игнатий Михнев, на царя напали и закололи его кинжалами. Бросили убитого в
Оку, а потом назад поскакали, крича, что на вас напали… Так вот прошу тебя:
покажи, где мой царь встретил свой смертный час. Тогда, быть может, я тебя и
прощу…
– Врешь, – продолжал упорствовать бледный до
синевы Димитрий, не в силах постигнуть, как мог Урусов догадаться о случившемся
с Ураз-Махметом. Все было проделано в тайне, все следы были похоронены. И вот
поди ж ты – тайное стало явным! Кто-то предал своего государя… Но кто?!
Димитрий прекрасно понимал, что признаваться никак нельзя,
что, признавшись, он как раз и подпишет себе смертный приговор.
– Не было этого!
Он затравленно озирался, но помощи ждать было не от кого.
Отряд изрядно отстал. Димитрий понял, что татары нарочно задерживают верных ему
людей. Он один, один – только Стефка да Матвеич рядом. Стефка от страха чуть
жива… А что ж Матвеич молча трусит на своей лошаденке и не вступится за
государя? Да он спит на скаку, что ли?!
И вдруг Димитрий почувствовал, как что-то твердое уперлось
ему в бок под шубою. Насторожился…
Боже ты мой! Да ведь это Стефка незаметно тычет его рукоятью
пистоли!
Ай молодец, девка! Откуда у нее оружие? Да это сейчас
неважно, откуда. Главное, что оно есть!
Димитрий незаметно перехватил рукоять. Теперь надо быстро
решить, кто из двух татар опасней. Наверное, все же Петр. Стрелять надо в него.
Как бы второго отвлечь хоть на краткий миг?.. Вот кабы Матвеич сообразил это
сделать!
Словно услышав его мысли, дремлющий Матвеич вдруг приоткрыл
глаза и ласково сказал:
– Да ты покайся, Гриня. Облегчи душу перед смертью.
– Что?! – выдохнул Димитрий, ничего не понимая.
– Что слышишь. Уж я-то знаю, какую смерть принял
Ураз-Махмет. Передо мной-то не лукавь, покайся. А еще расскажи, как ты внучку
мою Манюню на смерть обрек. Она ведь, бедняжка, жизни себя сама лишила оттого,
что ты ее покинул и предал!
– Это ты меня предал! – завопил Димитрий, теряя
голову от злости, и, выхватив из-под бока пистолет, выпалил в грудь Матвеичу.
Старик мешком свалился с лошадки, и в то же время сабли
братьев Урусовых с двух сторон обрушились на лежащих в санях Димитрия и Стефку:
– Вот тебе за нашего царя месть!
«Месть… месть…» – отдалось в голове умирающего самозванца.
Из кровавой тьмы высунулось вдруг страшное женское лицо: губы стиснуты, брови
грозно нахмурены. «Кто такая? Манюня? Нет, больно страшная… Да она ведь не
живая! Она ведь личина для ряженых… Она… Та самая!»
В последнем проблеске жизни Гришка Отрепьев вспомнил личину,
которую бросил на труп царя Димитрия. Имя личины уже не вспомнил – умер. А ведь
она звалась – Немезида
[77]
.
Заслышав выстрел, отряд Димитрия метнулся было догонять
сани, однако татары выхватили сабли и сдерживали русских несколько минут, пока
не раздался дикий, торжествующий посвист Урусова. В ту же минуту касимовцы
бросили сражаться и понеслись обратно в Калугу.
Сани стояли при дороге. Русские доскакали до них и увидели
два мертвых, залитых кровью тела. Поодаль на дороге кулем валялся застреленный
Матвеич…
Так, словно невзначай, покончено было с человеком, который
некогда забыл себя, чтобы унаследовать судьбу другого. Как сказал некий его
современник из числа иноземцев, «русские не забудут его, пока свет стоит».
Беда только, что эта память пахла кровью, дымом и смертью.
Когда Димитрия привезли в город, Марина выскочила на крыльцо
в чем была. Вопила, рвала на себе волосы, требовала мести.
Калужане, впрочем, смотрели на ее горе довольно-таки равнодушно:
им порядком осточертела власть Димитрия, да опасно стало жить в городе, который
поляки в любую минуту могли предать огню из-за того, что он приютил мятежников!
Многие втихомолку крестились, что избавились от такого постояльца.
