– Для меня и моего самого близкого друга Хулио тут был приют отдохновения, – произнеся, вспоминая выставку искусства Карибских островов, когда экскурсовод рассказывала нашему классу по-испански об артефактах, которым сотни лет.
Хулио дернул меня за руку:
– Ты слышал, она сказала «сотни лет». Значит, пуэрториканцы тоже имеют историю и не такие никчемные, как нам пытаются вбить в голову.
Этот день изменил Хулио. Когда он вышел из колонии для несовершеннолетних, то сразу потащил меня сюда. А потом, много лет спустя, став адвокатом, вошел в попечительский совет музея.
Терри направилась к серии ярких портретов «Бунтующие душой» работы Хасмин Эрнандес. Тут я проявил эрудицию:
– Это Хулиа де Бургос, знаменитая пуэрториканка, поэт, а это Пири Томас, писатель, автор автобиографии «На этих убогих улицах». А вот это Эдди Палмери, джазовый пианист и руководитель оркестра.
– А про того можешь не говорить, – улыбнулась Терри. – Боба Марли я знаю. – И она замурлыкала его песенку «Не плачь, женщина».
Мы направились осматривать основную экспозицию, начинающуюся скромными и строгими работами Феликса Гонсалеса-Торреса.
– Что это? – Терри показала на пачку листов на полу, размером примерно метр на метр и сантиметров пятнадцать толщиной. Что там было изображено, трудно определить: то ли волны, накатывающие на песчаный берег, то ли облака, окутывающие горную вершину.
– Подними один лист, – попросил я.
– А сигнализация не сработает?
– Поднимай, не бойся.
Она сняла верхний лист.
– О, так тут везде одно и то же.
– Понимаешь, Гонсалес-Торрес хотел, чтобы его произведения мог иметь каждый желающий. Так что это просто стопка ксерокопий.
Терри свернула лист.
– Вставить в рамку и повесить? Это же произведение искусства, притом бесплатное. – Ее внимание привлекли небольшие рамки на стене с надписями. Она прочитала одну: – «Центр контроля и профилактики заболеваний 1981 стрикеры
[37]
1974 туфли для исполнения эротических танцев 1965 кукла Барби 1960 хулахуп 1958 «Диснейленд» 1955 стереокино 1952». – Повернулась ко мне. – Что это значит?
– Случайная последовательность различных фактов и понятий с целью вызвать у зрителя неожиданные ассоциации.
– Нет, Родригес, подобное искусство не для меня.
– Оно вообще для немногих, но ты должна знать, на каком языке говорят такие художники.
– Полагаешь, может пригодиться в работе?
– Да, – сказал я. – Должен признаться, что Гонсалес-Торрес тоже не мой художник. Его концептуальные выверты кажутся мне чересчур заумными. Для него идея важнее холста и красок.
– Так много дешевле.
Я рассмеялся и увлек Терри в другой зал, где были выставлены карнавальные пуэрто-риканские маски семнадцатого века.
– Боже! – охнула Терри.
Я залюбовался ее прекрасным лицом рядом с ужасной маской рогатого дьявола.
– Ищешь десять различий, да?
Я засмеялся:
– Если бы не рога, то различий вовсе бы не было.
– Я знаю, – произнесла Терри, – ты сейчас читаешь, что написано на моем лице, по своему дурацкому методу. – Она хлопнула меня по руке.
– Угадала, я действительно пытаюсь понять, что говорят твои лицевые мышцы.
Она с вызовом посмотрела на меня:
– Ну и что там написано?
Я преувеличенно внимательно вгляделся.
– Так-так, опущенная нижняя губа и вскинутая правая бровь – явные признаки раздражения и самонадеянности. Веки чуть опущены, что означает легкую печаль. Итак, на твоем лице написано: «Я хороша собой, я великолепна, а этот человек, который стоит напротив, вчера мне испортил настроение. Он противный, но все равно хороший».
– Идиот. – Она засмеялась и спрятала лицо в ладони.
– Ну что, я попал в точку?
– Да, кроме того места, где ты хороший. – Она не отнимала рук от лица. – Ладно, Родригес, не смотри на меня больше. Хватит читать.
– Боишься, я прочитаю что-нибудь не то?
– Хватит. – Она снова хлопнула меня по руке.
– Что ты все дерешься?
– Считай это хорошим знаком.
Мы закончили обход музея в сувенирном магазине, где Терри купила коробку канцелярских принадлежностей и конвертов с репродукциями картин Фриды Кало, а я несколько открыток с кадрами из испаноязычных фильмов пятидесятых годов.
На улице голые зимние деревья в Центральном парке картинно смотрелись на фоне аспидно-серого неба. Я притянул Терри к себе и поцеловал. Она охнула, уперлась мне в грудь, и мы стали целоваться.
– Ты с ума сошел.
– Извини, не смог удержаться.
Она покачала головой и улыбнулась.
Он чувствует, как желчь поднимается к горлу. Целующиеся вызывают у него острую ненависть. Вот сука! Может, она наполовину латиноамериканка, как Родригес? Или еврейка?
В музей направляется группа школьников, и он, прячась за ними, подходит ближе. Они разговаривают, смеются, не осознавая, что он рядом. Затем Родригес поднимает руку, рукав его куртки сползает, и открывается татуировка.
Он глубоко вздыхает и быстро делает в блокноте несколько набросков, затем натягивает на лоб шапочку и следует за ними.
В управление мы возвращаться не стали, а поехали ко мне. Терри сказала, что в этому году это у нее первый выходной, но она все равно чувствует себя виноватой.
Мы сразу оказались в постели. А позднее я показал Терри свои последние рисунки.
– Конечно, информации пока маловато, – вздохнула она, – но, знаешь, что-то чувствуется в нем знакомое. Когда ты их сделал?
– Вчера ночью. Просто по наитию.
Терри пристально посмотрела на меня, словно пыталась разглядеть что-то внутри моей головы.
– Не надо так смотреть, будто я какой-то псих. Вот и Дентон на меня так смотрит.
– Дентон это делает специально. Он уверен, что я с тобой сплю.
– Как он узнал?
– Он не узнал, а догадался. – Она снова посмотрела на рисунки. – А что, если привлечь наших компьютерных умников? Пусть они поиграют с этим, вероятно, что-нибудь придумают.
– Ты намерена пригласить еще одного рисовальщика?
