Он просматривает его рисунки и выбирает такой, где особенно ярко представлена техника: великолепно выписанные глаза, нос, губы, слегка приоткрытый рот. Вряд ли Родригес хватится этого рисунка. Он прячет лист в карман вместе с карандашом.
У двери опять недолго возится с замком, чтобы привести в порядок.
На улице он успокаивается. Родригес каким-то образом создал его портрет, ну и пусть. Это его больше не беспокоит. Скоро все станет на свои места.
Он вглядывается в небо и шепчет:
– Спасибо.
36
Отель оказался лучше, чем я ожидал. Красивое одиннадцатиэтажное здание, все блестит, чистота идеальная. Кругом одни бизнесмены. Я заглянул в свой номер, увидел двуспальную кровать, ванную комнату со стерильностью, как в операционной, домашний кинотеатр и отправился купить зубную щетку и поесть. Рядом располагались магазин и кафе, где я выпил бокал вина «Шираз» и съел отличный ужин, который немного испортила молодая парочка за соседним столом. Они ласкались и целовались практически в режиме нон-стоп. Я хотел прикрикнуть на них, предложить поискать более укромное место, но плюнул и вернулся в отель. И без того настроение было ни к черту.
В номере посмотрел с середины до конца какую-то серию «Места преступления», но настроение не улучшилось. На душе было муторно. Не давал покоя фантом, за которым я уже и не должен был охотиться. Ведь дело передали федералам.
Я посмотрел в окно, где падал снег, медленно и очень красиво.
Снежинки крутятся в воздухе, превращаются в сосульки и падают на тротуар. Где-то звучит сальса, все громче и громче, а вскоре появляются танцующие, мужчины и женщины. Они весело смеются. У одного в руке рисунок из сна моей бабушки. Он роняет его, рисунок вспыхивает голубоватым пламенем. У меня начинает жечь глаза. Я трогаю их, они горячие. Рядом возникает женщина, одетая в белое, с горящей свечой в руке. Она шепчет: «Город, город».
Неожиданно я вижу вокруг множество рисунков убийцы. Они похожи на раненых птиц, беспомощно хлопающих крыльями. Я хватаю один, и он оживает. Неподалеку лежит человек, но не из тех, убитых. И я его знаю.
Сзади слышен шум, я поворачиваюсь и вижу убийцу с пистолетом. Он целится в того, который лежит. Я пытаюсь остановить его, но поздно.
Меня разбудили выстрелы.
Сначала я не мог сообразить, где нахожусь. Потом осознал, что в номере отеля в Бостоне, а музыка и выстрелы из телевизора. Поднялся, выключил телевизор, встал в темноте, наблюдая, как в черном окне кружатся белые снежинки. Вгляделся в свое отражение, призрачное и бесформенное, и поймал себя на том, что пытаюсь в нем разглядеть человека, чей незаконченный портрет остался у меня дома.
37
Свой приход Дики Маруэлл превратил в небольшую трехактную пьесу. В первом акте он появился в комнате для допросов свидетелей и снял плащ с щегольством Зорро. Весь второй акт был полностью посвящен сниманию перчаток, медленному и изящному. И наконец третий акт, где он преувеличенно долго изучал два совершенно одинаковых стула, затем уселся на один и картинно вздохнул.
Его попытки улыбнуться ни к чему не привели. Лицевые мышцы были закрепощены. Результат лазерной коррекции морщин. И все же я дал бы ему не менее восьмидесяти.
– Конечно, лучше, если бы мы поговорили где-нибудь в баре за коктейлем, – сказал он.
И тут я его узнал.
– Вы тот самый Дики Маруэлл? Я же видел все ваши фильмы на видео – «Дом, окропленный кровью», «Умри, умри, Дракула» и другие. Мой самый любимый – «Убийство восставшего из мертвых».
Маруэлл пришел в восторг.
– Даже не верится, что вы, молодой человек… ведь меня уже почти никто не помнит. Я давно ушел на покой, покинул Беверли-Хиллз. А… – Он махнул рукой.
Я хотел спросить, как это все было в пятидесятые, когда он пачками снимал свои дешевые фильмы ужасов, но мне платили совсем за другое и пришлось раскрыть блокнот.
Маруэлл внимательно смотрел на меня.
– А вы приятный мальчик, должен вам сказать. Имеете вид. И к тому же Родригес. Я уже вижу вас в кадре. Сейчас на латиносов большой спрос. Не обижайтесь, дорогой, но я уж по старинке. Да, я ушел из кино, однако, поверьте, не изменился. Чутье осталось. – Он сложил пальцами кадр и посмотрел через него на мое лицо. – Если бы я продолжал делать фильмы, то обязательно подписал бы с вами контракт. Без вопросов.
– Очередной фильм ужасов?
Маруэлл смотрел на меня через прямоугольник кадра.
– Уж в чем, в чем, а в лицах я разбираюсь. А у вас есть лицо.
– Я в этом не сомневался. Вижу его раза два-три в день.
– Но явно не сегодня утром. Когда вы в последний раз брились? Впрочем, не важно. Вид есть вид, и камера станет вас любить таким, какой выесть. Но все равно обещайте мне следить за собой.
Я пообещал, а потом попросил рассказать о правонарушителе.
– Правонарушитель… Это мне нравится. – Он драматически вздохнул. – Значит, у меня были гости, мы сидели в просмотровой комнате, я показывал им фильм «Горбатая гора». Рассадил своих бостонских приятелей и…
– Может, сразу перейдем к ограблению, мистер Маруэлл?
– Я режиссер, милейший, и сам знаю, когда и к чему переходить. И зовите меня Дики.
– Хорошо, Дики. Так что там с ограблением?
– После ухода гостей я почувствовал, что устал от всей этой болтовни, какая бывает на вечерниках, ну сами знаете.
Я не знал, но сообщать об этом не стал.
– В общем, я отправился прямо в постель. И проснулся ночью, не знаю, что меня разбудило. Смотрю, и – о Боже! – человек в черном комбинезоне – кстати, как будто прямо из фильма семидесятых, – так уверенно возится с моими вещами. И это происходит тут, в предместье Бостона. Я хочу сказать, что если бы подобное случилось в Беверли-Хиллз, в этом не было бы ничего удивительного, но…
– Мистер Маруэлл…
Он поднял палец.
– Дики.
– Извините, Дики. Человек в комбинезоне… вы можете его описать?
– У него был большой мешок, как у Санта-Клауса, и он положил туда золотой подсвечник, между прочим, подарок Винсента Прайса. Я притворился, будто сплю. Наверное, поэтому и остался жив.
Я вздохнул и начал задавать свои обычные вопросы: цвет кожи, форма лица и так далее, – и тут Маруэлл не подкачал.
