Поэтому он оставил Баррьо Чино в пять часов пополудни и, свернув направо, направился вверх по Рамбле к пласа де Каталунья. Кафе постепенно заполнялись народом, люди собирались провести еще один веселый вечер. Все революции поначалу любят себя, таково правило. Идя вдоль центральной аллеи мимо деревьев и скамеек, мимо торговых лотков и уличных ламп, Левицкий чувствовал, как от суматошного потока людей у него начинает кружиться голова. Для преследуемого человека безопаснее всего находиться в толпе, а здесь вся улица словно бурлила. Яркие пятна флагов, полотнища героических призывов, огромные портреты виднелись всюду. Некоторые кафе приобрели репутацию политических, а не только распивочных заведений. УКТ
[24]
сделало своей штаб-квартирой одно, ФАИ
[25]
и ПОУМ располагались в других. Это был настоящий восточный базар политических идей.
Левицкий шел и шел дальше, пока не добрался до выставочного образца свободы – открытого островка площади, где в последней из июльских битв студенты, рабочие, беспризорники ценой огромных потерь овладели последним бастионом армии. Он миновал этот облитый кровью многих мучеников клочок земли, стараясь держаться подальше от отеля «Колумб» с его развернутыми знаменами и огромным портретом Кобы. За рядами колючей проволоки между мешками с песком виднелись пулеметы, расставленные отборными войсками НКВД.
Левицкий направился в другую сторону, к зданию телефонной станции, чей фасад был испещрен следами пуль. Это был главный телефонный узел в городе, и тот, кто владел им, владел всеми коммуникациями Барселоны. Не дойдя до него нескольких шагов, Левицкий взглянул на часы: без четверти шесть. Рано. Он устало опустился на скамью. Как раз тогда, когда он сидел, ожидая наступления назначенного часа, начался парад. Левицкий смотрел на него с презрением.
Парады!
По мостовой скакала жалкого вида кавалерия революционной Испании. Плохо обученные лошади не слушались, и всадники с трудом ровняли свои ряды. Он наблюдал за тем, как они то сбиваются в кучу, то, натягивая поводья, едва не наезжают на зрителей. Дрожь пробежала по его телу. Какие все-таки отвратительные существа эти кони.
Ровно в шесть он поднялся и перешел на другую сторону улицы. Миновав двери здания центральной телефонной станции, он сразу же оказался в просторном главном зале. К нему уже подходил испанец в форме одного из анархистских отрядов. Анархисты, управляющие телефонной связью? Чистейший абсурд.
– Имеете дело, комрад?
– И самое срочное, – ответил Левицкий.
– Вы иностранец. Приехали помочь нашей революции или ее ограбить?
– Такой ответ вас устроит? – И Левицкий, закатав рукав рубашки, показал татуировку на предплечье. Это был сжатый кулак черного цвета.
– О, в таком случае вы из наших. Салют, брат. Похоже, что она у вас не со вчерашнего дня.
– Ей почти столько же лет, сколько мне самому. Это было тогда, когда не было ничего.
– Какое у вас дело, комрад?
– Нужно сделать вызов.
– Ладно. Пока это здесь. Когда мы наконец свергнем правительство, то мы свергнем и все эти телефонные штуки. Чтобы все люди были свободны.
– Так оно и будет, комрад.
Ох уж эти анархисты! Всё такие же неудержимые мечтатели!
Он направился к служебной стойке, и к нему тут же подошла девушка.
– Сколько? – спросил он и сразу поправился: – Комрад, я должен заплатить за вызов?
Она мило улыбнулась. Совсем молоденькая и такая хорошенькая.
– Да. Десять песет.
– Анархисты еще не успели отменить деньги?
– Возможно, завтра, комрад.
Он расплатился.
– Аппарат номер шесть.
Она указала на стену напротив, на которой было смонтировано штук двадцать пять или около того пронумерованных телефонных аппаратов. Почти все они были заняты. Он подошел к шестому, взял со столика наушник – он был еще теплый – и несколько раз стукнул телефонной трубкой о столик. Как и в Москве, связь была ужасной, но через несколько минут до него донесся голос коммутатора:
– ¿Número, por favor?
[26]
– Policía,
[27]
– произнес он в микрофон.
– Gracias,
[28]
– послышался ответ, затем несколько щелчков и жужжание, потом появился другой голос.
– ¡Policía! ¡Viva la Revolución!
[29]
Левицкий отчетливо произнес несколько бранных русских слов.
На другом конце провода произошло замешательство, говоривший требовал объяснить, в чем дело, потом подошел дежурный. Левицкий снова и снова повторял изобретенный им пароль, и спустя некоторое время до него донесся голос сотрудника русского отдела:
– Алло, кто говорит?
– Не важно. С кем я разговариваю?
– Здесь я задаю вопросы, комрад.
– Как ваше имя, дежурный? С кем я говорю?
– Моя фамилия Спешнев. – Голос был совсем молодой.
– Сотрудник Глазанова? НКВД?
– Назовите себя.
– Слушайте, что я говорю, Спешнев, и слушайте внимательно. Два раза повторять не стану. Я хочу выдать одного предателя. Тайный агент Троцкого и вредитель.
– Вас внимательно слушают.
– Третий секретарь Морского комитета. Зовут Игенко. Эта жирная двуличная свинья собирается продать нас жидам.
– У вас имеются доказательства предъявленных обвинений?
– Конечно. Этот подонок является сообщником другого предателя, Левицкого. Вам, Спешнев, эта фамилия о чем-нибудь говорит? Знаете такого? Должны знать. Второй человек после Троцкого.
– Продолжайте.
– Игенко должен обеспечить себя и Левицкого документами, чтобы эти любовнички-педерасты могли сбежать. Побег намечен на нынешний вечер. Встречаются на Рамбле у пласа Реаль. В центре торговых рядов, недалеко от торговки цыплятами. Не задавайте лишних вопросов. Встреча в семь. Вы должны быть там, чтобы захватить этих двуличных крыс тепленькими.
– Кто…
Левицкий бросил трубку. Он чувствовал себя так, будто только что вывалялся в дерьме.
– Сюда, – говорил второй помощник секретаря, отирая пот со лба.
В портновской мастерской, единственная дверь которой выходила на пласа Реаль, было нестерпимо душно, пар, поднимавшийся от утюгов, висел тяжелым, влажным туманом.
