– Тебе так неинтересно со мной? – спросила она. – Мы почти никогда не оставались наедине, насколько я помню. Раньше ты не был таким молчаливым.
– Ты, наверное, считаешь меня ужасным дураком.
– С чего ты взял?
– Из-за той записки, что я тебе послал. Ты ее получила?
– Да. Она была очень милая. Я до сих пор храню ее.
– Ну как же. Прощальное письмо несчастного солдатика накануне битвы. Господи, каким же идиотом ты меня считаешь.
– Я не считаю тебя идиотом. Хочешь, покатаю тебя в этом кресле?
– Не хочу.
– А шампанского?
– Не хочу.
– Может быть, ты поешь немного?
– Нет.
– Но чего же ты хочешь, Роберт? Скажи мне, ради бога.
– Тебя, конечно.
Она промолчала.
– Может быть, ты все уже забыла?
– Я ничего не забыла. Все было очень мило.
– Лучше всего.
– Но тебе не следует мучить себя такими мыслями. По-моему, не надо концентрироваться на таких вещах.
– Перестань. Не говори так. Именно об этом я все время и думаю. Но ты теперь с ним, конечно?
– Ох, Роберт, какой же ты дурак. Джулиан очень приятный человек. Но во мне он заинтересован не больше, чем в какой-нибудь жительнице Луны. Это характерно для него. Я всего лишь дочка несчастного торговца, которая получила в наследство небольшие деньги и решила с удовольствием их потратить. Тебя он любит гораздо больше, чем меня. Он правда удивительно к тебе относится.
– Но ты, ты предпочла бы быть сейчас с ним, а не со мной, если б он захотел?
– Прошу тебя, Роберт. Не думай об этих глупостях. В подобных размышлениях нет толку.
– Теперь все станет гораздо сложнее.
– Ничего не станет сложнее, если ты не позволишь, Роберт.
Флорри больше не смотрел на нее. Ее красота доставляла ему гораздо больше мук, чем пульсирующая боль в шее. Сильвия была так близка и в то же время так далека. Он ощущал ее запах. Он не мог выбросить из головы ту ночь в отеле «Фалькон»: помнил наслаждение, испытанное тогда, и помнил, как оно помогло ему разобраться в путанице мира.
– Думаю, будет лучше, если ты отвезешь меня обратно, Сильвия. Я что-то устал.
– Хорошо, милый. Можно нам навестить тебя завтра?
Нам!
Флорри хотелось сразу резануть кратким «нет», сказать прямо: «Нет, черт вас побери, и покончим с этим!»
Но вместо этого он услышал собственный голос, произносивший:
– Да-да, конечно, приходите.
Когда она катила его кресло вдоль набережной, он заметил, что поодаль стоит, наблюдая за ними, Сэмпсон.
Пришлось затратить некоторое время, день или два, но Сэмпсон все-таки добился своего. Он обратился в Республиканский департамент пропаганды за разрешением обрисовать английскому читателю портрет раненого английского бойца, доблестно сражающегося на стороне справедливости. Ему предложили на выбор несколько кандидатур. Флорри был третьим в этом списке.
Сэмпсон в сопровождении официальных представителей вошел в палату. Он шлепнулся на стул рядом с койкой члена интербригады, бывшего шахтера из Уэльса, и принялся долго и нудно расспрашивать о чем-то. Вскоре боец, раненный в сражении под Брунетой, потерял последний интерес к собственным ответам. Во время следующего интервью Сэмпсона офицер из отдела республиканской печати, с отвращением пробормотав что-то о невыносимом английском педантизме, покинул палату.
День клонился к вечеру. Интерес к визиту Сэмпсона давно иссяк. И вот только тогда наконец журналист направился к Флорри. Большинство пациентов покинули палату, чтобы полюбоваться на закат, а немногие оставшиеся находились вне зоны слышимости.
– А, Флорри, – со своей самодовольной, хоть довольно натянутой ухмылкой, произнес Сэмпсон, – как ваша рана?
– Нормально, – холодно ответил Флорри. – Меня скоро выписывают. Кости не раздроблены, артерии не задеты. Теперь, когда врачи дренировали рану, они ничем больше помочь мне не могут – затянется сама. Всего лишь царапина.
– Не думаю, что там она казалась вам царапиной.
– Да, конечно.
– Смотрите, у меня есть для вас подарок. «Тристрам Шенди» вашего любезного мистера Стерна. Боже, как я ненавижу литературу. Сплошная чепуха, на мой взгляд. Но я подумал, что вам, наверное, понравится.
Флорри мрачно принял протянутую книгу.
– Между прочим, старина, там, в Лондоне, начинают удивляться вам. Уж не забыли ли вы, зачем здесь оказались?
– Нет, не забыл.
– Рад. Тогда, может, вы сочтете возможным…
– Знаете, Сэмпсон, пять чертовски тяжелых месяцев я провел рядом с Джулианом Рейнсом. Мы не расставались ни днем, ни ночью. В бою он был самым храбрым из нас. Скажите, зачем бы человек, шпионящий для русских, стал всем рисковать ради… буквально ради ничего. Ради своих врагов? По теории вероятности, он уже давно должен был погибнуть. Пусть ваш майор поищет другую кандидатуру. А вы идите отсюда.
– Роберт, вы себя довольно плохо вели. Ни сообщений, ни связи, ничего. Мне с трудом удавалось прикрывать вас. Но что значительно хуже, вы позволили себе совершенно расслабиться в этом деле. Расчувствоваться. Я не ожидал этого от вас. Я думал, вы из того материала, из которого делаются герои. Вы были для меня идеалом.
– Сэмпсон, это утомляет. Я ужасно устал от вас.
– Выслушайте меня, Флорри, старина. Сожалею, что приходится быть таким настырным, но еще хоть несколько минут. Хорошо? Можно мне вам кое-что рассказать?
– Господи!
– Атака была предана. Та, в которой вы участвовали. Вам это известно?
– Дошли слухи. Но…
– Выслушайте меня, я сейчас все объясню. Совершенно ясно, что генштаб был вынужден отдать приказ об атаке в срочном порядке только ради того, чтобы бригады коммунистов не успели получить инструкции из Барселоны. Не важно, запретили бы им в ней участвовать или нет, но эти инструкции были нежелательны. Тем не менее коммунисты все равно узнали об атаке и отдали приказ своим войскам не участвовать в ней. Каким образом они узнали? Получили сведения. Кто-то им эти сведения передал. Видите? Все сходится.
Флорри смотрел в сторону. Да, вечер перед атакой. Джулиан и неизвестный мальчишка, мгновенно исчезнувший в темноте.
– Теперь об арсенале. Кто-то взорвал арсенал ПОУМ. Кто-то хорошо знал, куда кинуть бомбу. Этот взрыв лишил ПОУМ последнего шанса выбраться из неприятностей. А откуда у предателя информация? Откуда, если не от одного услужливого парня, сообщившего об арсенале в Ла-Гранхе?
Флорри молчал.
– И это не все. В ПОУМ был один человек, его звали Карлос Бреа. Он как раз стал довольно заметной фигурой в их движении. Понимаете?
