Вскоре они въехали во двор огромного дома, который был буквально набит солдатами. Старика быстро впихнули внутрь, длинным коридором провели сквозь все здание, и, снова оказавшись снаружи, вошли в другой дом, поменьше. Рывком сдернули со рта пленника ленту. Заставили раздеться. Наручники снять не разрешили.
Ленни мельком оглядел старика и был удивлен тем, как жалко тот выглядит. Меловой бледности кожа, россыпь старческих пятен. Руки и ноги, бледные и страшные, будто обвязаны синими жгутами вен. Мускулов нет и следа. Длинным никчемным мешочком повис пенис, мошонка похожа на мертвого маленького зверька. В чем тут сила? Где таилась воля этого человека? Всего лишь жалкий старикашка, который и банку пикулей без чужой помощи не откроет. И это великий Левицкий! Правая рука Троцкого. Головная боль Колчака, герой подполья, украшение ЧК, великий еврей – учитель шпионов! Ха! Ленни расхохотался. Да один удар – и он рассыплется на куски.
Левицкий глядел холодно и немо. Застывшее выражение лица говорило лишь о том, что хорошего он от них не ожидает. Ленни захотелось ударить его. Он чувствовал себя таким сильным и бесстрашным рядом с этим пердуном.
– Старый жид, – заговорил он на идиш. – Сколько мне с тобой мороки. Ты думаешь, ты видел неприятности в жизни? Надеть на него повязку.
Тьма поглотила Левицкого, и он почувствовал, что ленту завязывают у него на затылке. Затем несколько пар рук повели его наружу. Ноги разъезжались на грязной, скользкой соломе.
– Теперь наверх, – приказали ему.
Стал взбираться по грубым ступенькам. Воздух ощутимо похолодал.
Наконец опять раздался голос Болодина.
– Слушай, таких, как ты, я повидал в своей жизни. В Нью-Йорке таких полно. Крепких ребят, это я тебе прямо скажу. И башковитых тоже. Ну и с характером. Характера там до хрена. Но у меня тут паренек, который готов тебя лупить до самого утра. А если устанет, то я и сам не против заняться этим делом.
Болодин снова расхохотался.
– Понятно, это именно то, что тебе надо. Ты из тех ребят, которые чем больше их бьют, тем упорнее молчат. Самые умные нашлись, надеются, что от битья на небеса вознесутся. Прямо монахи какие-то. Думают, что чем больнее, тем они лучше становятся. Говорю же, я таких навидался.
Он перевел дух. Старик не шелохнулся.
Ленни пристально смотрел на него.
– Тебе кое-что известно, – продолжал Минк. – Знаешь имя одного парня. И сильно дорожишь им. Для тебя это больше чем жизнь. А мне нужно это имя. И я должен был найти способ вытрясти его из тебя. Поэтому я спросил себя, чем бы мне напугать этого старого жида? Всякий человек чего-то да боится. Даже Сатана Собственной Персоной. Мне нужно было найти что-нибудь особенное, такое, чтоб оно было частью тебя самого. Что-то, что для тебя важнее, чем чье-либо имя.
Так что это могло бы быть? Боль? Пфу. Пытка? Для многих, но не для тебя. Смерть? Страх смерти? Нет. Если ты умрешь раньше, чем я получу то, что мне надо, считай, что ты выиграл. А ты бы не прочь, верно? Потому что у тебя так мозги работают. Я столько думал об этом, что стал самым большим в мире экспертом по Левицкому. Я ночи напролет не спал, а все придумывал, как бы вынуть из тебя то имя.
И я придумал. Потому что я понял, где надо искать твое слабое место.
Ленни сделал эффектную паузу, явно наслаждаясь своим открытием.
– Знаешь, где я стал искать? Я тебе расскажу, это и вправду интересно. Я решил заглянуть… в себя самого. Мы с тобой, Левицкий, почти одинаковы. Евреи, оба родились в этой сучьей России. Оба уехали куда глаза глядят искать лучшей жизни. Научились быть жестокими. Научились делать что нужно. Смотреть и видеть мир таким, каков он есть, и управляться с ним. Не трусить. Мучить других. Оба стали большими шишками. Сумели все забыть. Вернее, почти все. Но когда я был еще пацаном, и даже тогда, когда я был мелким в банде, и потом, когда научился бить и все в городе стали меня бояться, и даже тогда, когда я приехал сюда и влез в это дело, была одна вещь, которую я никогда не забывал. Потому что всегда боялся этого. И даже сейчас боюсь. Стоит оказаться рядом с этим, и сразу начинаю нервничать. Могу спорить, что ты тоже этого боишься.
Он улыбнулся.
– Вспомни, старик. Ну, лет пятьдесят назад? Для меня это было три десятка лет назад. Но все равно ты помнишь это, так же как и я. Они всегда появлялись верхом. Всегда на лошадях. Эти чертовы лошади были такие жутко огромные, такие высокие, что любого пацана могли размазать по земле и не заметить. И некуда было от них деться. И может, сегодня тебе повезло, потому что они не собираются выжечь ваш городишко, а завтра, может, не повезет, потому что они выжгут его дотла. И они всегда являлись на лошадях. Я их так помню. Большие, как дом, сплошные мускулы, и пар из ноздрей, и силища. Я видел, как два моих брата оказались под копытами. Ну, засосало их туда, как в машину, и не вылезти, так и затоптали. Только куски на снегу от них остались.
Старик заговорил:
– Такое было раньше, такое было только до революции. Мы изменили жизнь. Мы совершили революцию.
– Ха! Революцию! Посмотрите на него. Сегодня, старый жид, мы обойдемся без всяких там революций. Пусть у нас лучше будет тысяча восемьсот девяносто седьмой, сорок лет назад. А о лошадях, старик, я позаботился. Лошади будут.
И он сдернул с глаз Левицкого повязку.
Левицкий увидел, что находится в конюшне, на чердаке, над загоном для лошадей. До земли было футов двадцать, ворота, как он заметил, оставались открыты.
Через которые они и пришли.
– У испанцев огромная кавалерия. Они любят лошадей, и их тут полно. Эти, что здесь, в конюшне, злые как черти. Им уже неделю не давали корму. Вместо этого я присылал сюда парня, и он стегал их. Крепко стегал кнутом. Свистел, дул в рог. Ну, эти лошади просто бешеные. Таких ты никогда и не видел, старик.
Он подвел Левицкого к краю люка.
В расположенной под их ногами конюшне скучились лошади. Они толкались, брыкались, лягали одна другую. Кипящая, почти монолитная масса. Их отрывистое ржание долетало до чердака, как и их вонь и злоба.
– Хочешь туда, к ним? Они и так-то бешеные, а с тобой совсем очумеют. Вмиг затопчут. Копыта у них, как ножи, острые. Скажи, может, ты хочешь сегодня погладить хорошенькую лошадку?
И он подтолкнул Левицкого дальше к краю.
«Что я такое, – подумал Левицкий, – всего только старик. Господи, помоги мне, я же никакой не Сатана. Он хочет сбросить меня вниз, туда. Помоги мне, Господи».
Он и впрямь вспомнил, как проносились они по деревне. Сколько лет назад это было?
– Эй, ты собираешься говорить? Я устал тебя держать.
Левицкий плюнул ему в лицо, и Ленни швырнул его вниз.
Он падал довольно долго, надрываясь в крике, но вот веревка натянулась и дернула его обратно, причинив страшную боль, – она была привязана к наручникам. Он повис над загоном с вывихнутыми плечами. Боль разрывала тело. Но что было еще хуже – он висел между лошадьми и только длина веревки не позволяла ему упасть на загаженный пол конюшни.
