– Мне не удалось спасти Джулиана.
– Он действительно погиб?
– Выстрелом из маузера ему разнесло полголовы.
– Он тяжело умирал?
– Нет. Джулиан умер, как и жил: драматично, ярко и прекрасно.
– Не думала я, что Джулиан может погибнуть.
– Для этого не понадобилось ничего особенного, всего лишь пуля. Обыкновенная глупая пуля. Я рад, что мы все-таки взорвали тот мост. Джулиан был бы счастлив.
Он достал из кармана кольцо.
– Все, что осталось от Джулиана Рейнса. Жаль.
– Роберт, ты выглядишь совершенно кошмарно.
– Мне ужасно досадно из-за Джулиана, Сильвия. Я знаю, как много он значил для тебя. Да и для меня тоже. Он был…
– Кем он был, Роберт?
– Он был не совсем таким, каким казался.
– Так можно сказать про всякого. Послушай, дай мне твое ужасное пальто.
Флорри сунул кольцо в карман, стащил с плеч плащ и протянул его Сильвии. Действительно, она права: в пыльном, измятом плаще он выглядел так, будто побывал в рукопашной схватке. Хоть синий костюм под плащом выглядел тоже не лучшим образом, но идти в нем все-таки было приличнее. Появившаяся на лице Флорри светлая щетина отросла достаточно, чтобы не бросаться в глаза неопрятной небритостью. Вообще, он выглядел до странности буржуазно.
– После того взрыва мы трое суток скакали через горы и огромный лес. Целый отряд мавританской кавалерии преследовал нас по пятам. Нас бомбили и дважды пытались расстрелять с бреющего полета. Группа рассредоточилась. Под конец остались только мы со старухой. Две ночи назад мы перебрались через линию фронта, нас задержал военный полицейский патруль, но потом отпустил. Прошлой ночью нас подбросили на телеге до Барселоны и тут опять задержали. Меня отпустили из-за моего британского паспорта, а ее – нет.
– Да. Понимаю. Таким, как она, не доверяют. ПОУМ теперь почти вне закона. Если твое имя занесено в списки, этого достаточно, чтоб тебя арестовали.
– Отсюда пора выбираться.
– Да. Думаю, нам здесь больше нечего делать.
В то время как они неторопливо шли и разговаривали, за ними терпеливо наблюдал Ленни Минк. Сидя в черном «форде», он медленно ехал за молодыми людьми, стараясь держаться приблизительно в двухстах метрах от них.
Флорри с девушкой поднялись в номер, который Сильвия занимала в отеле.
– Я уже все собрала, – сказала она и положила плащ Флорри в чемодан.
Она точно знала, что надо делать; она уже столько раз мысленно уезжала отсюда.
– Тебе неплохо было бы принять ванну и почиститься, – продолжала Сильвия. – Самое безопасное – выглядеть как можно буржуазнее; таких они не трогают. Они видят врагов в рабочих, в радикально настроенных людях. Если ты будешь похож на зажиточного английского туриста, тогда все обойдется.
– Боже, до чего же сильно тут все изменилось.
– И хорошо бы хоть немного поспать, Роберт. Тогда уже завтра мы смогли бы…
– Сильвия, у меня проблема с документами. Все страницы проштемпелеваны этими буквами «ПОУМ». Стоит на них только взглянуть – и все становится ясно.
– Роберт, с этим я могу помочь тебе.
– У меня же есть знакомый, тот парень из «Таймс».
– Выслушай же меня, Роберт, я обо всем подумала.
– Разве ты не чудо, Сильвия? Ты все предусматриваешь заранее.
Он почувствовал небольшое головокружение. Взглянул в зеркало за ее спиной. Оттуда на него в упор смотрел незнакомец, изможденный, с сединой в волосах.
«Боже, вы только взгляните на меня!»
Внезапно ему показалось страшно важным объяснить ей все.
– Сильвия, прежде всего я должен кое-что рассказать тебе. Я уже много недель думаю об этом. Я хочу, чтобы ты знала, почему я приехал в Испанию, почему для меня был так важен Джулиан и что я должен был сделать. Послушай, я должен сказать…
Раздался стук в дверь, негромкий, но настойчивый.
Он почувствовал, как девушка вздрогнула и напряглась. Он осторожно оттолкнул ее в сторону от двери, сунул руку под куртку, вытащил «уэбли». Ну и что теперь он должен делать? Стрелять в человека из НКВД? Пожалуйста, даже с большим удовольствием.
– Комрад, – послышался из-за двери приглушенный голос.
– Кто там? – спросил он по-английски. – Я вас спрашиваю, кто там?
– Комрад?
– Извините, старина, вы ошиблись дверью. Тут живут англичане.
Он почувствовал, что там, за дверью, произошло небольшое замешательство. Но что делать, если они попросят предъявить документы? Он глянул на Сильвию, которая сидела на кровати, онемев от страха, думая, что теперь они взялись за нее. Ужас был написан на ее лице. Присутствие здесь Флорри может быть для нее смертельным.
Он склонился к ее уху.
– Я под дулом пистолета заставил тебя привести меня сюда, слышишь? Пригрозил, что убью тебя. Ты прежде никогда меня не видела, понимаешь?
– Нет, Роберт, что ты такое говоришь?
– Да. Я – сбежавший преступник и использовал тебя, чтобы укрыться от полиции. Понимаешь? А теперь кричи.
– Нет, Роберт, не буду.
– Кричи, черт побери, разве ты не понимаешь, что в этом твой единственный шанс?
– Комрад! – Снова голос из-за двери.
– Роберт, мы могли бы…
– Заткнись, Сильвия.
Он отошел от нее, взвел курок и навел дуло револьвера на дверь. Первого он убьет наверняка, может быть, успеет управиться и со вторым. Не целый же взвод прислали за ним, в конце концов.
– Комрад Флорри, мы от Стейнбаха.
Их спасители провели их к грузовому лифту, спустили в цокольный этаж отеля, туда, где располагалась бойлерная. Там, за доисторическими котлами, была небольшая дверка, из которой можно было по древнему туннелю под площадью пробраться в собор. Флорри и Сильвия провели в этом соборе целый день, не более чем в сотне шагов от комнатки Сильвии в отеле и не более чем в пятидесяти шагах от взбешенной их отсутствием команды СВР. Но иллюзии безопасности скоро испарились от враждебности их охранников, обращавшихся к ним с некоторым даже презрением. Флорри нервничал; ему не возвращали оружия, которое в первую минуту он неосторожно отдал пришедшим. Они даже не слушали его просьб.
– Суровые ребятки, – пробормотал Флорри, когда они устроились, прижавшись друг к другу, чтобы согреться в полутемной капелле трансепта, у подножия какой-то статуи, в ожидании, когда же их отсюда выведут.
– Все же лучше, чем русские, – ответила она.
Флорри, сломленный отчаянной усталостью, проспал весь день после полудня, проснулся, но день все еще тянулся с изматывающей душу медлительностью в сумраке огромного пространства, под уходившими ввысь сводами кровли. Стоял неистребимый запах тления и разрухи.
