Книга Белая голубка Кордовы, страница 100. Автор книги Дина Рубина

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Белая голубка Кордовы»

Cтраница 100

И впервые вдруг подумал: а зачем? Если все выгорит, ты уже через несколько дней будешь по-настоящему обеспечен. Брось все, живи, как человек, пиши свои картины — когда Андрюша успокоится. Вылечи, дьявол тебя побери, твой идиотский артрит… и получи, наконец, полную амнистию от своей юности!

Он подошел к окну и глянул вниз: там на склоне ущелья вжался в гору одинокий дом. Не иначе, какие-то анахореты в нем обитают: за все годы ни разу он не видел, чтобы кто-нибудь вышел на огромный верхний балкон. Зато над коньком крыши всегда развевается на шесте какая-то темная тряпица, раздражающая ворон. Вот и сейчас с ней, как с живой птицей, бились два ворона, пытаясь заклевать чужака. А тряпица билась и трепыхалась, совершенно неуязвимая для глупых налетчиков. Ветер подхватывал и трепал этот странный лоскут, и вновь он полоскался, как знамя, дразня ворон и ускользая от них…

Вот смог же ты, смог выпростаться из-под сплетения стольких художественных стилей, стольких эпох, стольких имен, стольких индивидуальных манер, в которые был погружен так, что и макушки твоей среди этой трясины уже было не различить. Выпростался! А ведь это было чертовски трудно, так же трудно, как рождаться. Но ты вернулся к себе…

В конце концов, можно восстановить погибшие картины — они ведь перед глазами, каждая. Да, они будут другими — ровно настолько, насколько другим стал ты за все эти годы.

И все-таки они будут равны тебе… Ну же! Ты будешь работать, как черт — ведь ты это можешь, можешь! Ведь этого у тебя не отнять!

И что? — едва улыбнувшись, спросил он себя, — где поначалу выставимся, юный художник?

Отошел от окна и в который раз уставился на мольберты. Вот что связывает две эти картины, написанные с разницей в четыре века: тревога. Высокое напряжение, которое исходит от них, будто писал их один, снедаемый какой-то тяжкой неотвязной мыслью, преследуемый судьбой художник. Вот отчего мечется взгляд от одной к другой, и кажется, будто под электрическим током вибрирует воздух мастерской. Вот что перетекло из одной картины в другую, так что уж и понять трудно: чей же портрет ты обнаружил там, в старой касоне, в Толедо?

И, господи, куда деться от беспощадного взгляда этого парня?

Он подошел к картине отнятого имени… опять прикоснулся к холсту и отдернул руку, будто обжегся. Несколько мгновений смотрел прямо в глаза человеку на портрете, в глубоко посаженные мрачные его глаза.

— Ладно, — наконец, произнес он шепотом. — Я верну должок. Я отдам тебе Пилар!

Снял с мольберта свою картину, положил на стол и замер над ней, словно прощался: по плоскости всего холста магмой расходилась пульсирующая стихия света: лучезарное тепло женского тела противостояло холодной стихии серо-лазоревых тонов неба, откликалось в серо-фиолетовых угрюмых крышах города на скале, в кровавых отблесках мистической процессии «насаренос» за спиною девушки…

Он выдавил на палитру маслянистую змейку умбры жженной, выхватил из стеклянной вазы на столе кисть и, склонившись над портретом Пилар — не станем дожидаться Страшного суда! — вывел понизу угловатыми крепкими буквами: Zacarias Cordovera.

Глава одиннадцатая
1

В ожидании Луки Анццани он рассматривал сцены Страшного суда в знаменитых «Вратах смерти» скульптора Джакомо Манцу — крайних левых воротах в Соборе святого Петра. При всей своей громадности они выглядели необычайно легкими, почти невесомыми; не сравнить с помпезно тяжеловесными вратами Филарете. Вот в чем фокус: непривычный тон бронзы — светлый и холодный — и низкий рельеф, который создает нежную светотень. И никаких тебе гирлянд, никаких обрамлений, пухлощеких ангелов, дующих в трубы, минимум орнамента. Один только ужас смерти — невесомый, пронзающий сердце ужас смерти. Да — назидательное место встречи назначил Лука. Впрочем, кажется, это единственные двери, через которые попадают в Ватикан в неприемные дни.

К тому же здесь еще не окончательно исстаяла утренняя тень.

Вся гигантская, лучисто расчерченная площадь Ватикана с граненой колонной в центре, с крыши Собора должна напоминать грандиозные солнечные часы.

Вначале Лука предложил встретиться у самой колонны, но Кордовин, прекрасно зная, что явится первым, отпросился от публичной казни солнцем, хотя бы и утренним.

Вот он идет, Лука… чуть прихрамывает: несколько лет назад под ним проломились леса, на которые он забрался проверить ход реставрационных работ над «Страшным судом» Микеланджело в Сикстинской капелле. Жаль, что людей нельзя отреставрировать, словно картины.

Иногда Захару снились такие сны — мол, надо отреставрировать раненое плечо Илана (когда после очередной стычки в очередном Дженине тот отвалялся два месяца в госпитале). И Захар подготавливает инструменты: лампу-лупу пинцет, скальпель и щипцы, электрошпатель и аэрограф, — зная, что вначале должен продублировать правую руку Илана на новый холст… Забавная штука — наше подсознание.

Он снял висящую на плече тубу с холстом, вскинул ее привычным движением, как во времена оны свой армейский «узи», и шутливо наставил на приближавшегося Луку.

— Ты, как всегда, раньше всех! — подходя, сказал тот своим смешным фальцетом. — И как всегда, в отличном настроении. Непоколебим.

— Извини. Идиотская привычка: встаю с петухами, и дальше уже некуда себя деть.

(Мягко говоря, кривил душой — за сегодняшнее утро он успел составить точный — поминутный — план на ближайшие два дня, проверил даже расписание работы станции катеров на Голден-Бич и сейчас пребывал в некоторой задумчивости: можно, конечно, срентовать катерок, плата в час от ста долларов и выше; но — документы предъявлять, кредиткой платить… Зачем оставлять следы? Да и шум мотора нам не нужен, и к берегу вряд ли пристать удастся — судя по всему, там по всей длине тянется мелкий песчаный пляж. Поставить же катер на якорь и плыть до берега — много мороки. Не лучше ли, запарковав машину на ближайшей стоянке — в трусах и в майке, в наушниках с плеером, — пробежаться от городского пляжа до нашей виллы? такой вот любитель романтических ночных пробежек по пустынному берегу…)

— Заккария, пока мы еще здесь, я хотел бы тебя кое о чем предупредить… — Лука засипел, закашлялся, достал из кармана пиджака патрон ингалятора и дважды с силой вдохнул. Астма, сезонное обострение.

Интересно все-таки: Лука, с его мясистым носом, багровыми щеками гипертоника и водянистыми голубыми глазами, и без того похож на дядю Шайку, но небесному кастеляну, тому, что выдает душам земную одежку, этого показалось мало, и в довершение сходства тот решил сопроводить двух разновременных двойников одним и тем же недугом. Дядя Шайка, помнится, тоже все время сипел и прокашливался.

— Говорю это, зная твою чрезмерную открытость и манеру лепить все, что в голову придет.

Кордовин с серьезным вниманием уставился на собеседника: преданный и скромный ученик, этот трепач Заккария… Ох, Лука, Лука. Быть таким знатоком искусства и ни черта не понимать в людях.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация