— Только, умоляю, не разговаривай много, — вставил
он заботливо, — а то закашляешься.
— …чрезвычайно важная аудиенция с очень влиятельным
лицом. Я прошу тебя никак не реагировать на неприязненные манеры этого
человека, он, увы, не блещет воспитанием. Обычным домашним воспитанием, которое
дает хорошая мама.
— А у него была мама?
Лука молча возвел глаза к порталу Собора.
— О, прости, — торопливо проговорил
Заккария, — я спутал: у вас как раз с папой недоразумения, совсем как у
меня, а с мамой, наоборот, все в порядке.
— Помни о главном, — продолжал Лука, бросив взгляд
на часы. — Сдержанность и корректность, если мы хотим, чтобы Ватикан
приобрел это полотно.
— Значит, Ватикан все-таки покупает картины?
— Ватикан много чего покупает, в том числе и молчание.
Известен случай, когда актеру, который играл Христа в паршивой пьеске на
Бродвее, заплатили колоссальные деньги только за то, чтоб он ничего не играл
более того, что следует по роли. Парень по бедности был согласен и на легкую
эротику.
— А что, в Ватикане Христа держат за импотента? Кроме
шуток? Это ужасно обидно для моего народа.
— Неисправим, — Лука вздохнул, приобнял Кордовина
за плечо и повлек к порталу Страшного суда. — Кстати, должен сделать
комплимент твоему реставратору: работа выше всяческих похвал. Честно говоря, я
опасался, что…
Неподвижный гвардеец молча скосил глаза на предъявленное
Лукой удостоверение, и сквозь грандиозное нутро прохладного Собора они вышли — ионы
из чрева кита — на территорию Ватикана. Повернув налево, пересекли большую
асфальтированную автостоянку и направились к желтоватому, скучному на вид
трехэтажному зданию с высокими входными дверями, над которыми прямо на
автостоянку выходил небольшой балкон, из тех, откуда вожди разного пошиба
обращаются к народу.
— Нам сюда, — пояснил Лука. — Погоди, не так
быстро… Есть еще минут пять.
— Что за контора?
— Дворец инквизиции.
— Вот те на. Я не застряну там дольше, чем хотелось бы?
— Не ерничай. Никому ты здесь не нужен. Сегодня
инквизиция борется с ересью иными способами и вообще называется иначе: Конгрегация
доктрины веры.
…Очередной гвардеец — мягкие губы, каштановый чуб и прямой
телячий взгляд, исполненный ревностного служения. Чистенькая у тебя служба,
парень. Когда мы с Иланом и ребятами, перемазанные всяким дерьмом, валялись в
окрестностях…
— Нас ждет его высокопреосвященство, — сообщил
гвардейцу Лука и они вошли и стали медленно подниматься по высокой лестнице на
второй этаж. Бедный сипящий Лука, ему впору амбуланс вызывать, а не по
аудиенциям ходить.
— Как к нему обращаться, — спросил
Кордовин. — Все же кардинал. Так и говорить: Sua Eminenza?
— С тебя достаточно: «монсеньор». Я предупредил, что ты
— из Иерусалима, так что руку для поцелуя тебе вряд ли протянут.
— Грацие ди куоре! А кто он, собственно?
— Ключник, — без улыбки ответил Лука. Бедняга, он
сегодня растерял всю свою жовиальность; как мы зависим, о боже, от недомоганий
нашего бренного тела. — Если серьезно, очень влиятельное лицо. Умен,
наблюдателен, немногословен, — сам увидишь. Ведает всем, что принадлежит
Святому Престолу. Всем имуществом, понимаешь?
— Это то, что сейчас называют «коммерческий директор
проекта»?
Про себя подумал (языковой барьер, черт побери) — ну,
как перевести Луке: «Завхоз — он и в Ватикане завхоз»?
— …встреча произойдет в его рабочем кабинете. Погоди,
дай прийти в себя… — Лука остановился и, привалившись спиной к перилам
лестницы, отдышался.
— Ты не пробовал дыхательную систему йогов? —
сочувственно спросил Заккария. — Я знал одного человека…
Но Лука нетерпеливо махнул рукой — нашел время и
место! — и перебил:
— В принципе, ему известно, что наши специалисты уже
смотрели картину и согласны с твоим мнением об авторстве. Но порядок есть
порядок: после встречи мы поместим холст в сейф Банка Ватикана и шифр передадим
кардиналу. Возможно, он захочет показать еще кому-то из экспертов — может,
Лориано Вентури, может, Району Паредесу из Прадо… Не волнуйся, тебя не ограбят
и за двое суток картину не подменят.
Они повернули направо и оказались перед дверью, ведущей в
покои.
— Еще минутку… — еле слышно просипел Лука. —
Ситуация такова… что ты… можешь повысить профиль. Мы говорили о четырех… думаю,
можно посягнуть и на шесть. Я хочу сказать, что за последние дни…
В этот момент двери им отворил служка, монах-францисканец —
темно-коричневая шерстяная ряса, препоясанная вервием, четки на поясе,
сандалии, благостное «Аве!» в качестве приветствия, — и за ним они в полном
молчании проследовали через зал заседаний, небольшой по площади, но очень
высокий: над каждым окном было еще по оконцу. Росписи, картины, в меру
позолоты… — убранство зала напоминало католический собор. У дальней стены
сиротливо стоял, обитый потертым пунцовым бархатом, кардинальский трон с
высокой резной спинкой.
Перед дверью в кабинет кардинала, уже открытой служкой, Лука
остановился, достал ингалятор и еще раз глубоко вдохнул. Волнуется парень, и
оно понятно — в благоприятном исходе этой встречи для него заключена некая
аппетитная сумма. Или что-то еще? Что он, кстати, имел в виду, говоря о ситуации?
Но они уже вошли и сразу очутились в ватной тишине и мягком
полумраке. После яркого утреннего света надо было оглядеться в этом слепом
кабинете без окон, с глухими стенами, чем-то оклеенными — тисненная кожа? штоф?
обои? — в мелкий, под кору дерева, рисунок. Мебель старинная, строгая,
благородного темно-вишневого дерева; никакой лакировки, ни намека на резьбу или
позолоту. На стенах портреты — судя по одеяниям — многочисленных Пап или
святых, — в полумраке нелегко разобрать. Берегут глаза здешних старичков,
оно и понятно: кардиналами смолоду не становятся.
Рядом с рабочим столом, под скромным распятием на стене,
стоял высокий сутулый человек в сутане пурпурного цвета и в такой же камилавке
на лысой голове. Не двигаясь, смотрел на вошедших.
Привет тебе, добрая старая еврейская ермолка. Такую — судя
по фотографии — носил прадед Рувим, славный сапожник-модельер. И, вероятно,
неплохо бы смотрелся в сутане, так же, как и кардинал неплохо смотрится в
ермолке.
Какой-то он крапленый, этот завхоз. То ли бородавки, то ли
родинки по лицу и рукам, сцепленным под животом. Видимо, больная печень. Весь
сомкнутый, зачехленный; глаза невозмутимо и откровенно изучают вошедших из-за
роговой оправы очков — такое лабораторное изучение неизвестных насекомых.
Довольно противный старик, но, говоря по совести — разве Папа Иннокентий у
Веласкеса — миляга? Опять же, кого-то он мне напоминает (профессиональная
шизофрения художника, бессознательные поиски сходства разных моделей).
