Едва Кордовин увидел широкий нож в руках повара, в его
памяти всплыло одно чудесное застолье в модном Варшавском ресторане «У
поваров».
Тот был оформлен под кухмистерскую начала XX века — белые
кафельные стены, столы вразнобой, смешные разновозрастные официанты с завитыми
усами и седыми косицами, в старых жилетках и белых фартуках до пят… Там тоже
разделочный столик подкатили прямо к столу, где Кордовин сидел с изумительной
красоты молодой польской художницей, тоже заказавшей себе «мясо по-татарски». И
то, с каким хищным выражением глаз и полуоткрытого рта красавица следила за
разделочным ножом, летающим над кровавым куском, все решило: после ресторана он
проводил прекрасную пани до дома и, чинно расцеловав нежнейшие ручки, одну и
другую, — раскланялся.
— Следи, не отвлекайся! — велел Лука.
Священнодействие началось со слегка подброшенного и
пойманного на широкую щеку ножа куска сырого мяса, за который взялись искусные
руки повара. Нож мелко-мелко шинковал податливую плоть, нежно переворачивал с
боку на бок, совершал какие-то глиссандо вдоль и поперек куска, — все в
ритме стремительного танца, недоставало лишь музыкального сопровождения. Следом
чародей густо посыпал мясо перцем, солью, какими-то особыми специями; и вновь
часто-часто трепеща ножом, гладил и перебирал нежный шелк сырого фарша. И когда
казалось, что более мелко порубить уже нельзя даже родниковую воду… вновь
приступал: собирал в горочку, раскладывал на доске, разглаживал…
Несколько минут они молча ели: Лука свое вожделенное «мясо
по-татарски», Кордовин — банальный, но вкусный, в меру прожаренный бифштекс.
Ублажим вначале твою утробу, святой Лука, затем примемся за
облегчение твоей души.
Снова появился официант с бутылочкой какой-то мутной
жидкости:
— Профессоре, ваше любимое масло.
— О, спасибо, вы вспомнили! — умиленный Лука
сказал Кордовину: — Я так часто здесь бываю, они все про меня знают. Попробуй,
вот, тоже — это смесь нескольких масел.
Кордовин покосился на мутную жидкость в бутылочке:
— Нет, благодарю… — и заговорил легко и безотносительно
к нашим баранам о стратегии Ватикана в вопросе приобретения ценностей и,
главное, в вопросе допуска широкой публики к этим самым ценностям. Церковь
всегда была дальновидна и всегда понимала толк в рыночных отношениях — вспомни
индульгенции! — говорил он. — Или вот возьми историю Гварнери. Если
не ошибаюсь, его скрипки Ватикан скупал на корню в течение десятилетий…
— Двадцать пять лет, — вставил Лука. —
Четверть века. Он работал исключительно на Ватикан. В среднем от четырех до
семи скрипок в месяц.
— Отлично. Теперь помножь на двенадцать месяцев, и хотя
бы на двадцать лет — получается тысяча двести инструментов. Где они? Известны —
и стоят миллионы — несколько десятков инструментов, и при том, что специалисты
не считают Гварнери великим мастером — так себе скрипочки-то…
— Ну и что ты этим хочешь сказать?
— А то, что веками Ватикан вел скрытую рекламную
компанию этим скрипкам. Веками! При жизни мастера циркулировали в продаже
считанные инструменты. И с тех пор очень редко появляется очередная скрипочка —
якобы в комоде нашли, а ту якобы в запасниках провинциального музея… И эти
находки сразу идут в продажу по — сам понимаешь, какой цене. Очень экономное
расходование бесценной валюты.
Они выпили еще по бокалу вина, перешли на гомеопатов.
Почему бы тебе не попробовать отдать свою астму в их нежные
дорогостоящие руки? Моя тетя всю жизнь лечит гомеопатией все, даже свой
вздорный характер. И вот — ей восемьдесят лет, она водит автомобиль, пишет
стихи на испанском и делает «ласточку»…
Лука расхохотался и по этому поводу рассказал смешной случай
со своей покойной мамочкой, которая, перепутав таблетки, полгода принимала
отцовы гомеопатические пилюли против воспаления простаты, и что интересно —
уверяла, что значительно поздоровела. Затем перескочили на Бассо.
Этот гусь тоже для исцеления насморка ищет непременно
какого-нибудь тибетского колдуна, тем более, что его новая пассия — тебя еще не
знакомили? — молодой, довольно модный архитектор, насчет таланта… — я
воздержусь от высказываний, — так вот, тот увлекается хиллингом,
накладывает руки и всякое такое. Якобы вылечил Бассо от мигреней. Кстати, Бассо
говорил, что завтра утром вы едете к его родителям, куда-то на ферму под
Флоренцией, да? О, нет, я бы с удовольствием присоединился, но в эти несколько
паршивых недель сезонного обострения предпочитаю держаться поблизости от своего
врача… А вы, ребята, смотрите, за успех пока не пейте, — спугнёте удачу.
Хотя у меня есть некая уверенность, что денька через два… Боже, как вспомню
твою хладнокровную физиономию и этот индиферентный голос: «Немного,
монсеньор…». Кстати, когда у тебя обратный билет?
В этот миг Кордовин вспомнил, почему при виде кардинала в
памяти всплыла щелястая стена их нужника и большой блестящий гвоздь, на который
тетя Лида насаживала самую разную литературу — она не вдавалась в содержание,
поэтому с легкостью пустила «под нужду» толстенный том «Трех мушкетеров»,
неосмотрительно оставленный Захаром на террасе. И он потом долго оплакивал
любимую, наизусть заученную книгу, снимая с гвоздя по листку и читая что-нибудь
вроде: «змеиная улыбка скользнула по губам кардинала…». И плыли перед глазами в
оранжевом сумраке нужника алмазные подвески королевы, и вилась шелковая пыль в
солнечной щели, и жужжали, поблескивая перламутровыми спинками, зеленые мухи, и
всегда, всегда он был на стороне королевы, а не кардинала!
— Слушай, — задумчиво проговорил Кордовин, —
а этот гребаный святой отец… этот невежа, с кислятиной во всем облике, он…
— …Только, умоляю, не торопись делать выводы, —
вставил Лука. — Хотя понимаю, что ты несколько… обескуражен. Он
действительно сегодня превзошел самого себя. Однако поверь мне, в Ватикане
достаточно приличных и даже в высшей степени интеллигентных людей.
— Не сомневаюсь. Я не о том… Просто мне показалось, что
будь его воля, он бы и на порог меня не пустил вместе с моим Греком. И все-таки
что-то заставляет его идти на эту сделку чуть ли не против собственного
убеждения. В чем же дело?
Лука поддел ножом остаток фарша на тарелке и пробормотал:
— Ну, с чего ты взял, не понимаю… Просто он сам-то
ничего не смыслит в специфике… э-э… предмета… А его манеры… ну — обычное
скопидомство монастырского ключника: зажать кувшин молока или горшочек с мёдом…
Ведь, фигурально выражаясь, связка ключей от всех кладовых и подвалов Ватикана
— у него на поясе. Ну и ты, откровенно говоря, заломил неслыханную, неожиданную
сумму — он не был готов. Да и я чуть сознание не потерял: все могло
расстроиться в единый миг. Правда, теперь, как лицо заинтересованное, не могу
не благословить твой э-э… пиратский налет на закрома Святого Престола.
Вот это смущенное бормотание — лучший знак. Парень готов, он
уже успокоился, подсчитал в уме свою прибыль и достаточно разомлел.
