— И что же? — с недоумением спросил Кордовин,
которому никак не удавалось ухватить связь между этими политическими
раскладами, интересными разве что прессе и истеблишменту, и картиной, найденной
им в Толедо. — Не понимаю, какое все это имеет отношение…
— А такое, — просто сказал Лука, забрасывая в рот
оставшееся на тарелке колечко лука, — что своим небесным покровителем
кардинал Ратцингер считает святого Бенедикта.
Снаружи к стеклянной стене ресторана подкатил мотоцикл. С него
спрыгнула девушка, сняла шлем с длинных кудрявых волос — волосы твои, как стадо
овец на горах, — мимолетно отразившись в боковом зеркальце своего мустанга
античным лицом, изгвазданым пирсингом.
Кордовин отвел от нее глаза.
— Ах, вот оно что…
Вдруг накатила на него невыносимая скука… Зачем ты отдал его
— туда? — вдруг спросил он себя. Ему там совсем не место. Что тебя
толкало, черт возьми, к чему было так торопиться?
— А теперь вообрази, — услышал он голос
Луки, — как новоиспеченному Папе будет приятно лицезреть в своем рабочем
кабинете или в своих покоях святого Бенедикта работы великого Эль Греко.
И как впоследствии, подумал Кордовин, Папа благосклонно
отметит тех, кто удачно подсуетился со святым покровителем, в том числе, и
нашего Луку Анццани (Бассо — тот мелкая сошка, о нем вряд ли кто вспомнит, как
не вспомнили о нем в инциденте с закрытой комнатой), — нашего Луку, что
так вовремя притащил «Святого Бенедикта» в зубах к ногам кардинала.
* * *
С собой он не взял ничего, ровным счетом ничего — кроме документов,
денег и телефона. Все остальное должно было ждать его там, в неизвестном
Майями, который по карте он знал чуть не назубок.
Перед тем как выйти, он с гостиничного аппарата набрал номер
Бассо, дождался, когда тот возьмет трубку, и выдавил:
— Бассо… прости, разбудил? Хотел предупредить: я тебе
сегодня не попутчик. Езжай без меня… я, видимо, отравился.
И пока разбуженный и огорченный Бассо пытался дознаться —
что, теста ди каццо, с тобой стряслось? — он, глядя на часы, отсчитывающие
две последние, отпущенные на этот разговор, минуты, выстанывал:
— Подыхаю… съел вчера какой-то дряни… От унитаза ни на
шаг… Нет, стронцо, отвали от меня, не настаивай, я тебе всю машину обосру…
Передай мои извинения родителям, мой самый теплый привет… О-о, боже, отпусти
меня!
Положил трубку на рычаг, немедленно выкинув из головы Бассо
вместе с фермой и непременной фьерентиной Марио, вместе с любимыми осенними
холмами Тосканы, ржаво-багряными от виноградников.
Мысленно пробежал порядок действий. Да: повесить на дверь
табличку: «не беспокоить». И главное: присесть на дорожку («народные приметы,
Зюня, это великое дело!»).
2
Он сидел под зеленым тентом с рекламой «спрайта» за столиком
кафе-мороженого на русской плазе — прямоугольной площади с огромной бесплатной
стоянкой в центре, и со сплошным рядом сервисов и бизнесов по периметру
площади. Из русских тут были гастроном, магазин-кулинария «Калинка», два
небольших ресторанчика, аптека, химчистка, салон красоты, видеопрокат и книжный
магазин «Союз». Тут же бытовали азиатские и кубинские закусочные, где, надо
полагать, местная и приезжая золотая молодежь разживалась «колесами» и
порошком, а также магазин с витриной, забитой пестрым и веселым пластиком —
пляжными товарами.
Напротив и чуть наискосок от Кордовина долбили ложечками
свои порции мороженого две почтенные дамы, будто перенесенные в Майями прямиком
из Винницы. Дородные, с богатейшими подбородками, с отекшими от жары и
орошенными потом лицами, — под зеленым тентом они выглядели оживленными
пожилыми русалками, или, скорее, водяными. В руках у одной был веер, почти
такой, какой он привез из Мадрида Жуке, и этим веером, ни на минуту не
останавливаясь, она совершала поистине виртуозные манипуляции: жестикулировала,
тыкала им в собеседницу, раскатывала и трепетала над зеленоватым декольте,
площадью с небольшое, заросшее ряской морщин, озерцо, и, кажется, даже
ковырнула костяным кончиком в стеклянном бокале, вытаскивая залетевшую в
сливочный сугроб мошку.
— Я видела его перед смертью, — сказала она,
трепеща веером, как кастаньетами, — он так похудел перед смертью, что ужас
что…
— Ай, оставьте, — отозвалась вторая. — Он сам
хотел похудеть. Он хотел похудеть, и он похудел.
Первая оставила застрявшую в комке мороженого ложечку, чтобы
перехватить веер другой рукой.
— Что вы говорите, Мира, ей-богу! Как у вас язык
повернулся! Да, он хотел похудеть. Но не так!
Бедная моя тетка. Тоже сидит сейчас, обмахиваясь, где-нибудь
на улице Бен-Иегуда, и обсуждает с приятельницей что-нибудь такое же,
макабрическое… Что с ней будет, если сегодня…? Ничего, сказал он себе. Ничего с
ней не будет, она пристроена и присмотрена, проживет еще сорок лет, получая
нормальную пенсию, шастая по экскурсиям и читая старичью в своем хостеле
испанскую поэзию. «Я им вставляю свои стихи, — призналась она недавно, и
простодушно улыбнулась: — свои харчас… между стихотворениями Лорки, Мачадо или
Галеви. И, знаешь, они звучат совсем недурно!»
Вообще все вокруг напоминало Тель-Авив или Нетанию, и пальмы
так же высоко мели своими лохматыми седыми метелками необозримую синь
раскаленного неба, и так же чувствовался легкий бриз со стороны океана, но было
почище, побогаче и, пожалуй, не так живописно.
В магазинчике на плазе он купил черные очки и сейчас сидел в
удобном для обзора месте, напротив заведения, открытия которого ждал. Ему
сказали подойти именно в тот момент, когда хозяин, больше похожий на шпану — с
кольцом в брови, в носу, и целым поездом крошечных колечек, что вгрызлись в
наружный хрящ ушной раковины, — примется поднимать рифленые жалюзи. После
обеда заведение открывалось с пяти часов и работало всю ночь.
Он уже побывал по адресу: пробежался вдоль кромки океана, в
черных спортивных трусах, в черной майке, с плеером, купленном в дьюти-фри; уже
видел небольшую изящную, выкрашенную в персиковый цвет одноэтажную виллу в
стиле мексиканской гасиенды, под длинным воланом карминной черепичной крыши, с
двумя просторными эркерными окнами, смотрящими в сторону океана.
Странно, что забора не было — так, невысокая стена живой
изгороди, — но, собственно, у подавляющего большинства вилл, выходящих на
Голден Бич, не было серьезной ограды. Значит, все-таки сигнализация. То есть
придется…
То есть ничего не придется, перебил он себя. Сражаться с
сигнализацией стали бы те, кому необходимо проникнуть в дом. А к чему тебе его
дом? Что ты там забыл? Нужно спрятаться за одной из пышных арековых пальм, что
окружают виллу, и подождать — когда тот выйдет покурить на террасу — лет
пятнадцать назад он уверял, что не бросит курева никогда и нипочем, впрочем,
неизвестно, что сейчас велят ему здешние врачи.
Итак, дождаться, когда он выйдет покурить или подышать перед
сном океанской прохладой, и сделать это. Простая работа. Отключи все эмоции.
Выкинь из головы все многолетние патетические бредни про то, что ты ему перед
этим скажешь. Все эти гамлетовские монологи никому не нужны. Дело только в
сухом и чистом выстреле под шум прибоя, вот и все. Даже не окликать. Выстрелить
дважды, как тебя тренировали, когда натаскивали на врага. Затем зашвырнуть в
океан оружие и бежать обратно здоровой трусцой — к стоянке под
мостом-эстакадой, где за два доллара в час припаркован твой автомобиль.
