— К чему ты сообщаешь об этом мне, Саккариас? Не
позвонить ли тебе в полицию?
Они говорили по-испански, так выбрал Захар. Ему всегда
казалось, что этот язык более приспособлен для прямой конфронтации.
— К тому, чтобы ни у полиции, ни у тебя, ни у твоих
клиентов, кто бы они ни были, не возникло соблазна повесить на меня эти два
трупа. У меня изумительное по красоте алиби, предупреждаю тебя.
— Меня все это не касается, — холодно отозвался
Люк. — Я частный детектив. У меня свои правила игры.
— И эти правила допускают продажу данных о
разыскиваемом лице дважды, трижды, оптом? Каждому желающему?
— Чего ты добиваешься, Саккариас? Это мой бизнес. У
меня отличная русская секретарша, очень умная девушка, мой рынок благодаря ей
намного расширился. Она составила отменную картотеку, и в случае нужды…
— Вале, Люк. Каждый волен зарабатывать теми способами,
что ему нравятся. Честно говоря, я восхищен твоей оборотистостью: ты продал
Босоту мне, затем загнал его Гнатюку затем продал Гнатюку — меня… и с каждой
продажи…
— Ты забыл еще кое-что, — невозмутимо, с вежливой
усмешкой в голосе, перебил Люк. — Я еще продал тебя — Босоте. Помнишь, в
Толедо — тот визит к тебе в номер неуклюжих парней? Но Босота — он сказал, и я
сам это видел — не желал твоей смерти. У него были какие-то другие планы. Когда
я прилетел к нему в Майями с интересным предложением, старик, услышав твое имя,
прослезился…
— У него это ровным счетом ничего не значило!
— Допустим… Мне хотелось бы еще поспать, извини… —
Он замер, будто прислушиваясь к спертому бешенством дыханию Захара в трубке, и
добродушно сказал, прежде чем оборвать разговор:
— Я на тебе неплохо заработал, Саккариас; так что в
качестве премии — мой бесплатный совет: я видел этого сеньора Гнать-юка. И
думаю, ему тесновато с тобой на этом свете. Так что почаще оглядывайся и
посматривай в зеркало заднего обзора…
* * *
В пригородах явственней чувствуешь смену времен года: не
зашнурованная в каменный корсет улиц природа раскинула телеса и вольно дышит на
влажных лиловых холмах.
Местная золотая осень уже слиняла под косым дождиком. Во
многих домах городка Лос-Анхелес де Сан-Рафаэль топили камины, над трубами
вздымались курчавые стволы, пепельно-серые кроны которых рвал и уносил ветер. И
пахло дымом, мокрой землей, жареными каштанами и принесенным из окна чьей-то
кухни — уж не из кухни ли Марго — запахом хорошего кофе…
Он достал из багажника тубу с холстами, внимательно
огляделся по сторонам.
Нет, дорога сюда была спокойной, и это объяснимо: после того
как портье в римской гостинице в первую же минуту сообщил ему, что…
— О, это досадно, — заметил Кордовин. —
Почему же он меня не дождался?
— Не знаю, сеньор. Я предлагал ему написать записку.
— Он говорил по-итальянски?
— Нет, по английски…
— Хм… Не могу представить — кто это. Как он выглядел?
— Честно говоря, я не очень всматривался. У меня как
раз была группа из Венгрии. Такой… приземистый, крепкий… Но вы не волнуйтесь, я
сказал ему, что вы у нас до завтрашнего утра. Наверное, он придет опять.
— Ах, как досадно! — воскликнул Кордовин. — А
у меня как раз поменялись планы. Я вынужден сейчас же улететь в Стокгольм. Ну,
ничего не попишешь. Значит, встретимся в другой раз. Выпишите мне счет,
дружище, пока я соберусь…
Через час он уже снял номер в затрапезном пансионе в Остии,
и едва торжественный менуэт с Ватиканом (ряд скучнейших контактов с безликими
банковскими чиновниками и несусветное количество подписанных документов) благополучно
завершился выдачей ему зеленовато-серого чека на предъявителя, каллиграфически
заполненного вручную черными чернилами, с факсимиле двух подписей, отдельным
элементом которых был крест, — он, отбрехавшись от торжественного обеда с
Лукой и Бассо (тетя — единственная моя родня, ребята, и если уж она призывает
меня к одру…) — немедленно поймал такси и умчался в аэропорт, где свой
завтрашний билет в Милан поменял на ближайший рейс в Мадрид.
Машину он припарковал так, чтобы каждую минуту видеть ее из
окна кухни.
Конечно: дверь опять не заперта, входи, кто хочет…
Неисправима!
— Марго! — крикнул он с порога. — Тебя,
наконец, ограбили, черт побери!
В ответ — шум льющейся воды в ванной на втором этаже:
слониха принимает душ…
Он запер входную дверь, снес в свою келью в подвале тубу с
холстами, поднялся в кухню и включил чайник…
Вскоре иссякли наверху водопады, хлопнула дверь ванной и
вниз по лестнице протопала Марго.
— Лёня, ты?
Она показалась в дверях: банный халат нараспашку, волны
жировых барханов, нависающих над глиняными столпами колосса, — и это, воля
ваша, мощное художественное впечатление…
— Господи! — гаркнула она, запахиваясь. —
Откуда ты свалился, бесстыдник!
— Марго… — Он невозмутимо засыпал в турку кофе,
залил кипятком и поставил на малый огонек. — Не смущайся, ты великолепна,
как цунами… А я тут проходил мимо и решил забежать на огонек — даром, что ли,
дверь открыта.
— Кордовин! — она уселась за стол, оперлась на
него локтями, уставилась на Захара. — Что случилось? И не морочь меня: это
не в твоих правилах — сваливаться на голову. От кого ты бежишь?
Он усмехнулся.
— Ты проницательна, детка…
Минуты три молча стерег кофе, и Марго так же молча ждала от
него объяснений.
Наконец он снял турку с огня, неторопливо выбрал на полке
свою любимую чашечку — из сувенирного киоска Прадо, с белобрысой и пухлощекой
принцессой Маргаритой, — слил в нее кофе и сел напротив Марго.
— Только не пугайся, ладно? Тебя вся эта чушь не
коснется. Я влип в некую историю, и сейчас думаю — как из нее выбираться…
Погоди-ка, Марго. Помолчи, ради бога… Вот что я хотел сказать: пока то да сё,
пока я буду крутиться-разбираться, ты должна кое-что провернуть. — Он
ласково и властно ей улыбнулся, наклонился через стол и ободряюще потрепал ее
по руке.
— Слышишь, Марго? Все будет отлично. Там, внизу, в тубе
три холста. В ближайшие дни ты натянешь их на подрамники, оденешь в приличные —
приличные, а не помпезные — рамы и повезешь в Цюрих, к Софии Боборыкиной. Пусть
княгиня повесит их в сигарной комнате отеля. Это ознакомительная, объявительная
акция… Три великолепных пейзажа. Цены тебе неизвестны, принадлежат некоему
коллекционеру, который охотится именно за оставшимися полотнами этого автора.
Художница — круга Ларионова и Гончаровой, и стремительно поднимается в цене. Вале?
— Зачем? — тревожно спросила Марго. — Если ты
не собираешься их продавать, на фига весь этот цирк?
