Смешно: он всех, всех их мог воспроизвести — одних за
несколько недель, других — за пару часов. Ну, ничего, дайте время, дайте время…
Лет через пять все вы будете гоняться за немногими, найденными именно Захаром
Кордовиным, работами Петрушевской, и за атрибуцией будете обращаться к нему,
специалисту по этой, сильно возмужавшей в цене, художнице.
Он отправил еще два похожих письма знакомым экспертам
аукционов «Bonhams» и «Tirosh»… безумно довольный собой и ситуацией, помотался
в носках взад-вперед по ковровому покрытию пола, обдумывая ходы по осторожному
внедрению в натуральную, мало кому известную биографию художницы некоторых
событий века, некоторых, вполне могущих быть когда-то связей, писем и, главное,
картин… Вот на этот проект, на его начальную стадию, не грех пожертвовать
оставшиеся дедовы холсты.
Дед, ты слышишь меня? Ты меня чуешь? Я благословляю тебя
тысячу раз со дна этого невежественного, безнравственного и алчного мира!
2
В Толедо он всегда останавливался в отеле «Альфонсо VI».
Загодя звонил администратору, просил оставить его номер,
угловой, двести одиннадцатый. Этот постоялый двор был довольно затрапезен, хотя
хозяева гальванизировали его несколькими псевдо-старинными сундуками (потертая
кожа, медные замки-заклепки), развешанными по стенам гербами герцогов и принцев
и парочкой сверкающих в лобби рыцарских лат, с выпяченной грудью и
заостренными, на манер волчьей морды, забралами на шлемах. Впрочем, дом на горке,
напротив Алькасара, и вправду был очень стар, о чем свидетельствовали настоящие
черные базальтовые камни подвальных стен. (Сейчас в подвале размещался роскошный
обеденный зал в средневековом стиле, хотя на завтрак подавали все тот же
вездесущий круассан, с маслом и повидлом.)
Словом, ему нравилось думать, что, дед, возможно, если и не
живал здесь, то явно бывал, а может, отсюда и постреливал.
В просторной комнате с черными балками по беленому потолку
не было ничего специфически гостиничного: вместительная кровать уютной семейной
спальни, три разностильных старых кресла с высокими кожаными спинками и
неудобными жесткими подлокотниками; вечно прихрамывающий стол (под правую
заднюю ногу инвалида он подсовывал ортопедический каблучок из свернутого
осьмушкой блокнотного листка); наконец, задвинутый в нишу, где прежде была
дверь, старый и кособокий платяной господин, небрежно запахнувший полы.
И такой вид с балкона, что в первые мгновения у него всегда
занимался дух.
Это была едва ли не самая высокая точка обзора — не считая
Алькасара, само собой.
Конференция начиналась завтра, в 10 утра. В расписании,
разосланном участникам, его доклад шел вторым.
Минут сорок он раскладывал и развешивал одежду в шкафу,
расставлял в длинной, бело-кафельной ванной щетки-расчески, бритву,
лосьон… — всегда устраивался обстоятельно и с удовольствием, особенно в
знакомых и обжитых, хотя бы мимолетно, местах. А эта комната была как раз таким
местом.
Затем спустился вниз и дошел до меркадо — был вторник,
торговый день. Там, как обычно, купил в знакомой лавке сизых и крупных, как
сливы, с влажными трещинами, маслин; два сорта сыра: острого «вьехо», с резким,
до слез, запахом — который ему нарезали толстыми темными ломтями, — и
немного «манчего», самого расхожего ламанчского сорта. К этому добавил пяток
помидор, полкраюхи любимого своего деревенского хлеба, «пан де пуэбло» и,
наконец, сразу три бутылки «Фаустино VII», красного вина из Риохи…
Попутно обсудил с хозяином лавки свойства некоторых вин: «Я
вижу, вы предпочитаете красные из Риохи или Риберы дель Дуэро, сеньор? Вы и в
прошлый раз покупали „Фаустино“, не правда ли? У меня отличная память. Тогда
хочу обратить ваше внимание на „Пуэнте де Аро“, оно тоже из Риохи, или, вот,
„Сеньорио де Вреда“ — из Риберы дель Дуэро. Зачем вам брать три „Фаустино“ —
попробуйте и то, и это… Слишком большая верность в винах так же вредна, как и в
любви… Есть еще хорошие красные сухие — „Дориум“, „Абанда“… Нет? Ну, как
знаете…»
Обычно в первые дни в Испании он цеплялся чуть не к каждому
встречному с разговорами, с наслаждением прокатывая по нёбу звуки испанской
речи, выуживая из случайных перепалок незнакомые региональные словечки,
приставая за разъяснениями, ревниво прислушиваясь к самому себе: не убыло ли?
нет ли протечки в драгоценном сосуде? крепнет ли, настаивается ли со временем
терпкое вино? До сих пор помнил странную обиду когда, впервые оказавшись в
Испании, обнаружил, что говорит на языке образца тридцатых — ведь общался он в
Питере и Москве с «испанскими детьми» теткиного круга и их потомством, а те
давно покинули родину. Приехал — а тут даже приветствия другие: не «салют», а
«ола»…
Наконец вернулся в отель — всегда торопился успеть к этому
часу, для того и гнал всю дорогу: с первыми признаками усталости небосвода он
усаживался на балконе с вином и закусью, и держал свою вахту заката,
прослеживая все стадии перевоплощения города и неба за эти часы.
Перед ним на близких планах высились, еще освещенные
солнцем, пеналы колоколен монастыря святой Исабель и церквей Сан Лукас и Сан
Андрее. Справа рогато-кружевной, стрельчатой глыбой ожидал преображения
кафедральный собор, пока еще глухой, серовато-песочный… На дальнем холме
краснела темным янтарем мощная цитадель Семинарии. Внизу и далеко вокруг на
разных уровнях коробились розово-серые, пестрые, с ревматическими суставами на
стыках, длинные макаронины старых черепичных крыш… Ближайшие полчаса солнце еще
будет держать город под прицелом, неохотно сдавая позиции. Еще будут мягко
мерцать розоватые кирпичные стены домов с вмурованными в них булыжниками — ни
дать ни взять панцири гигантских черепах в кирпичной кладке, или спинки твердой
ореховой скорлупы: классический образец стиля «мудехар», мавританское наследие
Испании.
Но по мере убывания пурпура и граната в бутылке «Фаустино
VII» все больше солнца будет перетекать в нижние слои облаков, словно бы
наполняя длинную глубокую рану заката в темно-зеленом теле небосвода.
…Надо было выехать сегодня гораздо раньше, он и хотел — уж
очень на сей раз допекла Марго со своим клокочущим ором. Уезжать надо было
прямо на рассвете, тем более что она сама его и разбудила: он проснулся оттого,
что кто-то грузно опустился на скрипучий стул у его постели.
— Спи, спи… — глухо проговорила Марго. Он открыл
глаза.
Ссутулившись, она глыбой сидела рядом — вздыбленная рыжая
грива, необъятный халат поверх ночной сорочки.
— Ну, что? — спросил он.
— Не спится…
Он привык к таким ее появлениям и знал, что сейчас грянет
сессия воспоминаний на тему «а хорошее было времечко!». Вздохнул и приподнялся:
неудобно валяться при даме. Она мощной лапой ткнула его в грудь.
— Да лежи ты! Можешь и глаза закрыть, я только побуду
маленько рядом, я ж по тебе скучаю, по дураку такому. Здесь же не с кем
словечка молвить. Ничего, что я не во фраке?
