Уже упакованная в газеты, перевязанная бельевой веревкой,
картина ждала его возле стойки — ничего, что мы вынули ее из рамы, сеньор…
Kor-do-vin? Ведь рама тоже стоит денег. Или вы хотели бы все-таки ее забрать?
Однако…
— О, разумеется! — он поднял ладонь и чуть
поклонился Пепи, успокаивая ее.
Пепи оказалась рыхловатой бывшей красавицей, весьма
нуждавшейся в том корсете, который ее стараниями висел напротив, на стене.
— Иногда в таких случаях — но не в нашем, не в
нашем, — рама стоит больше картины. Так сколько бы вы хотели за эти четыре
пыльные доски, поеденные жучком? — Он улыбнулся. — Надеюсь, не
миллион?
Усач был смущен напором своей алчной женушки.
— Пепи, иха
[24]
… но, может быть, мы
включим раму в эти полторы тысячи, и дело с концом?
— Нет, Хуан, совсем не с концом, ты просто ничего не
понимаешь в антиквариате. Мне за эту раму на меркадильо дадут уйму денег, и с
какой стати…
Еще не хватало, чтобы они здесь при нем поссорились, чтобы,
не дай бог, эта бабенка вдруг уперлась!
— Вот прямо сейчас и дадут, — примирительно
улыбнулся он сеньоре Пепи. — Только решите — сколько.
— Н-ну-у… — она остановилась с подносом в руках.
Неуверенно глянула поверх уложенных рядком круассанов, перевела взгляд с мужа
на покупателя. Наконец проговорила твердо:
— Меньше чем за пятьдесят евро я не отдам!
— Пе-епи!
— Вот и хорошо! — он отсек дальнейшие
препирательства, решительно извлекая из внутреннего кармана куртки портмоне.
Как хорошо, что он никак не окультурится, по словам Ирины, никак не превратится
в западного человека, а, словно торговец редиской, продолжает носить с собой
натуральные деньги. Ты еще резинкой их перевяжи! Да, дорогая. И резинкой, если
потребуется. Вот именно для такого случая, Ирина Леонидовна, вот для такой оптовой
закупки редиски я, старый провинциал, и таскаю с собой немножко денег. Как
говорил дядя Сёма: «немножко денег никому не мешает».
А рама, родная рама — это в нашем деле все равно, что родная
мама. Ее и реставрировать ни в коем случае не нужно: оберег, драгоценность.
Особенно, когда пятно естественной грязи плавно переползает с рамы на
подрамник, а там и на холст. Да: рама предстанет перед музейными экспертами
такой, какая уж она есть — ветхая, потревоженная жучком, с почти полностью
вытертой позолотой на сильно разрушенной лепнине листьев и плодов…
И кофе он выпил с удовольствием — отличный кофе с парочкой
горячих чуррос, пока хозяин писал под его диктовку буквально несколько слов:
историю находки, скупую и великую сагу песнь песней о кирпичном сарае, в
угрюмой и пыльной тьме которого картина стояла в ожидании предприимчивой Пепи
много десятков лет.
— …И название кафе напишите, не забудьте, —
спохватился он. — «Амфоры» — я не ошибся? Никогда не читаю вывесок.
— Да нет, кабальеро, — живо отозвалась от прилавка
проворная Пепи. У нее уже выстроились три студиозуса, по-утреннему
зябко-сутулых, не совсем еще проснувшихся.
— Никаких тут иностранных амфор. Наше кафе называется
по-родному по-испански: «Бланка палома».
— Как?! — ахнул он, едва не выронив огрызок чурро на
тарелку. — Как вы сказали?
— А что вас удивляет, сеньор? — усач поднял
косматые брови, в точности повторяющие разлет его усов.
— Нет… о, ничего особенного, — пробормотал он в
некотором смятении. — Прекрасное название… Но, мне казалось, оно в
традиции, скорее, андалузских городов?
— Еще бы! — воскликнул хозяин. — Теперь вы
понимаете, откуда родом моя Пепи?
— Неужто из Росио? Я был там года два назад, как раз на
«Пентекостес»…
И еще минут десять они с обрюзгшей красавицей обсуждали
великолепие ежегодной процессии — до миллиону человек, сеньор, до миллиону
ежегодно! — и изящество самой церкви — легкой и белой, — и золотое
сияние крылатых полукружьев вокруг головы Мадонны, что кротко-улыбчиво плывет
под узорным балдахином, вызывая у паломников исступленный, трепетный восторг.
Поистине, легка ты, десница Божья.
Легка, как милосердное крыло Белой Голубки.
* * *
Он поднимался к отелю с картиной в одной руке и рамой — в
другой, обдумывая свои планы, которые из-за двух утренних событий надо было
перекроить.
Например, отменить вечерний рейс в Тель-Авив, смотаться на
поезде в любую европейскую экспертную лабораторию, где картину подвергнут
всесторонней технологической экспертизе (незнакомое ликующее чувство абсолютной
подлинности и правды). Дороговато, прямо скажем, и даже весьма дорого. Но
непременно, господа-коллеги, коллекционеры и эксперты: и химическую экспертизу,
и рентген, и инфракрасные лучи, и ультрафиолет!
Что там у вас еще придумано? Мы все пройдем, получив
авторитетнейшее научное заключение после серьезнейших проверок, прежде чем
уединиться с будущим Эль Греко для обоюдного вдохновенного творчества…
А пока заехать к Марго и, тщательно запеленав и укутав
драгоценную добычу, проработать маршрут, по которому картина достигнет (морской
путь? Из порта Кадиса? договориться с ребятами или пойти на риск вывоза
воздушным путем в качестве старой швали с мадридской барахолки — тетке в
подарок, например? — все тщательно продумать!) — по которому картина
достигнет его дома на лесистом холме, где укроется до своего поразительного,
сенсационного преображения…
Атеперь слушай сюда, Зюня, — сказал он себе, как
когда-то говаривал дядя Сёма. Ты поглубже заныкаешь добытый Люком адрес и имя и
дашь отстояться мыслям и сложиться сюжету. Ты не помчишься покупать билет до
Майями, о, нет, ты не будешь сходить с ума, изрыгать угрозы и размахивать пистолетом.
Ты не будешь идиотом, Зюня. Наоборот: ты замрешь, как замирает пустынная гюрза,
перед тем как ударить наверняка. Дашь время Люку и всем остальным забыть о
твоей просьбе. И не станешь воображать Андрюшу, простертого на полу мастерской.
Да, именно: составить скрупулезный план и выверить его по
минутам. Как там, в известном романсе: «уймись, безнадежное сердце»?
Войдя в двери отеля, он пересек холл и направился к лифту,
продев локоть в раму (позвольте предложить вам руку, мадам) и привычно
обшаривая карманы. Ключ он никогда не отдавал на стойку.
— Сеньор… э-э… послушайте, сеньор! Двести одиннадцатый
номер!
Не дозвавшись, девушка-дежурная выскочила из-за стойки,
торопясь удержать его до того, как опустится кабина лифта.
— Сеньор… вас дождались вчера эти двое мужчин?
Он смотрел на нее, не отвечая.
Спокойно! Двое мужчин могли быть и жаждущим пообщаться
Хавьером с каким-нибудь его приятелем, и кто угодно из участников конференции.
Всем известно, где ты обычно останавливаешься.
