— Вас вчера вечером спрашивали двое мужчин… Потом они
поднялись и минут через десять опять спустились… Записки не оставили. Я
спросила, что передать, они сказали — ничего, и ушли.
— Как они выглядели? — спросил он.
— Ну… — она задумалась, добросовестно силясь
припомнить посетителей. — Они выглядели… никак! — и удивленно
посмотрела на него сквозь модные очечки. — В таких обычных куртках,
обычных кепках… Среднего роста оба.
— Я тоже среднего роста, — перебил он ее.
Опустилась кабина лифта, створки дверей разошлись. Пусто…
— На каком языке они говорили?
— Нормально… ой, простите! — по-испански.
— Без акцента?
Она была смущена этим резким допросом и чувствовала себя
почему-то виноватой.
— Да… н-нет… без акцента.
Створки лифта опять сошлись.
— А я, — спросил он, — я говорю с акцентом?
— У вас очень хороший испанский, сеньор.
— Но акцент все же есть?
— Небольшой, сеньор…
— Благодарю вас.
Он кивнул ей, нажал на кнопку и вошел в кабину лифта.
В его номере побывали. И побывали так, чтобы он не
усомнился, позволив себе по рассеянности не заметить визит гостей. Никаких
бесчинств: просто все личные вещи переставлены местами.
Они даже в ванную сунулись. Флакон «Лёкситана» стоял теперь
на крышке туалетного бачка. Лагерное остроумие…
Хорошо, что некоторые вещи он всегда оставляет в камере
хранения отеля. Сейчас там лежали туба с аукционными картинами и сверток с
досками подрамников.
Надо во что бы то ни стало правильно растолковать это
послание неизвестно от кого.
Он вышел на балкон. Пегая, влажная, запятнанная лишаями
плесени черепица толедских крыш еще таяла в седой утренней тени, и только
кафедральный собор уже красовался первым пурпурным накатом еще низкого солнца,
чей одинокий луч брандспойтом бил в прореху синей тучи.
Грянул звонок за его спиной. Черт! Черт бы побрал эти
оглашенные вопли всех телефонных аппаратов во всех старых отелях!
Он выждал три рокочущих пулеметных очереди, затем подошел к
телефону.
— Профессор… — нежно проговорили в трубке. —
Ты так рано убежал.
— Пилар! — крикнул он с облегчением и с
неожиданным смятением, перехватившим ему горло. Неужели она так задела
его? — Пилар, Пилар… моя радость… корасон
[25]
… Ты так
крепко спала, а я уже должен был…
Как хорошо, что он не оставил ей денег. Хотя девочка очень в
них нуждается. Поборолся, поборолся с собой, и — не оставил… Он потом найдет
способ переправить ей, потом, когда утихнет в ее памяти сегодняшняя ночь двух
сирот.
— Только не думай, что я звоню выцыганивать у тебя еще
свидания! — запальчиво проговорила она. — Нет, подожди, не перебивай!
Просто я проснулась и дозвонилась до Хесуса, насчет этого художника, твоего токайо
[26]
… Ну, слушай. Он действительно имел отношение к Эль Греко и
работал в его мастерской, хотя сам родом был из Кордовы, и, похоже, появился
здесь после каких-то преследований. Но дело не в этом. Он был ему родственником.
— Родственником?! Но Грек в Испанию попал совершенно
одиноким.
— …со стороны жены. Я имею в виду эту девушку, Херониму
де Лас Куэвас, мать его сына, на которой Доминикос вроде бы официально не был
женат.
— Да, там ведь с ней какая-то загадочная история…
— Ничего загадочного. Она была еврейкой.
— В смысле… крещеной, как все марраны?
— Э! Хесус говорит, не все так просто. Ты ведь знаешь,
кто такие криптоиудеи — те, кто продолжал тайно исповедовать свою религию?..
Так вот, этот Кордовера, который тебя интересует, приходился ей не то
двоюродным, не то сводным братом. И Хесус — ты слышишь? — он, конечно,
любит парадоксальные версии, но он утверждает, что на основании некоторых
косвенных данных в архиве можно предположить, что Грек со своей таинственной
Херонимой сочетались браком секретно, причем по еврейскому обряду.
— Сомневаюсь. Шестнадцатый век, разгул инквизиции… Их
обоих зажарили бы на костре, как поросят.
— Тем не менее. Хесус надыбал какие-то расписки
торговцев, выданные как раз Саккариасу Кордовера, в получении денег за большую
штуку белого шелка с кистями, с золотыми нитями, а также расписку от мастера по
серебру, кстати, тоже крещеного еврея, по имени Раймундо Эспиноса, за
изготовление серебряных изделий… Я не совсем поняла, что это доказывает, надо
тебе поговорить с Хесусом. Запишешь его телефон?
— Конечно, амор мио
[27]
… Диктуй.
И пока она диктовала цифры, он задумчиво и неподвижно
смотрел на то, как неуклонно поднимается в тучах солнце, выпирая то в одном, то
в другом месте тонкого серого слоя — так плод ворочается во чреве матери,
прокатывая перламутровые шары по внешним покровам своего обиталища, словно
пытаясь ощупать внешний мир изнутри. Так и солнце ощупывало мир из-за облачного
покрова, находя все новые лазейки для того, чтобы выплеснуть жгучие языки
желтого ослепительного света на колокольню собора, на его стрельчатые окна и
драконий хребет остроконечной крыши.
Какая разница — кем был этот Кордовера. И какое значение
имеет — женился Грек на своей еврейке или жил с ней в грехе. Оставим Хесусу его
страстные разыскания. Если б девочка знала, насколько ему сейчас не до
расписок, не до инквизиции и криптоиудеев… Не подскажет ли вездесущий и широко
осведомленный Хесус — кто вчера вечером вломился в мой номер?
Кто сидел на моем стуле и пил из моей чашки?
— К тому же тебе вообще будет интересно с ним
поговорить, — звучал в трубке милый хрипловатый голос Пилар. — Потому
что в архиве еще имеются два письма к Кордовере от его сыновей-близнецов.
— Каких близнецов?
— Ну, вот. Проснулся. Близнецов, сыновей его. И один из
них, знаешь, тоже твой токайо. Тоже — Саккариас. Второй — Мануэль. Письма
странные, с какого-то острова в Карибском море. И писаны не на испанском, а на
другом языке… Хесус говорит, что это может быть ладино… ну, такой язык
испанских евреев, вроде идиша, только основа — старо-кастильский, с добавлением
древнееврейских и тюркских слов. Он собирается дать перевести эти письма
какому-то специалисту в Мадриде, но уверяет, что и сейчас понятно, что эти два
братца были пиратами.
— Что-что?!
Она засмеялась:
— Видишь, сколько забавного ты от меня услышал. Да,
погоди, пока не забыла. Отчего Хесус думает про пиратов: в этих письмах дважды
упоминаются инициалы М.К.Э. Хесус уверяет, что это наверняка Моше Коэн Энрикес,
гроза испанских торговых караванов, знаменитый пират, сефард, потомок
изгнанных, который плавал на кораблях голландской Ост-Индской компании и мстил
инквизиции и испанской короне за гибель семьи… По времени все совпадает, и
Хесус уверен, что эти ребята, близнецы, плавали с Энрикесом. К тому же в
письмах вверху каждой страницы есть знак: рисованный от руки галеон.
