Душой кривил — эту-то? — попробуй, подразни. Да и
безотцовщины тогда было — две трети на каждый класс.
Но от его посещений выигрывали все, потому что ни Ритка, ни
Нюся, ни сам дядя Сёма не объясняли учителям — кто кому кем приходится, —
а все полагали, что дядя Сёма и есть Риткин отец. Однажды физрук даже назвал
его «товарищ Кордовин», и тот стерпел, хотя налился буряковым туманом, тем
более что физрук Ритку хвалил: девочка спортивная. Ходил он на собрания ради
вот этих слов: «ваша Рита».
Ваша Рита, Семен Рувимович, девочка очень способная, но…
Построже бы с вашей Ритой… Ваша Рита дерется с мальчиками, куда это годится!
Он хмурил брови, кивал, обещал «спустить шкуру»… и
по-отцовски таял, когда в очередной раз слышал, что совсем не занимаясь,
девочка умудряется по математике писать лучшие контрольные в классе. И опять то
наливался буряковым туманом — от гордости, то улыбался, то строго хмурил брови…
Наутро, довольно похмыкивая, говорил коллегам в
парикмахерской:
— Вчера был на собрании, в школе. У моей-то… золотая
голова! Хоть и неуд по поведению.
2
В восьмом классе с Риткой что-то произошло: она стала
источать какой-то волнующий запах, определить который было сложно, тем более
что в этом соцветии ароматов всегда присутствовала стойкая компонента ее
любимых жаренных в масле тыквенных семечек.
Во всяком случае, мужские особи в ее присутствии раздували
ноздри и мельтешили руками, готовые то ли хватать, то ли честь отдавать, то ли
сучить лапками, как мухи, то ли отсчитывать купюры…
Передвигалась она по городу теперь в окружении эскорта
парней, из которого кто-то выпадал, а кто-то добавлялся, кто-то был изгнан, а
кому-то ласково шевельнули бровью. Шла, как победный ледокол, за которым
тянулась флотилия кораблей…
К тому же, она была окружена спортивным романтическим
ореолом: с седьмого класса занималась фехтованием, показывая отличные
результаты среди юниоров.
Дяде Сёме были ненавистны эти юниоры, соревнования,
прогулки. Вечерами он выходил ее встречать к перекрестку. Лида, это где же
видано, чтобы девочка шла одна в темноте!
А когда она появлялась в окружении юниоров (каждый — со
своей, данной ею кличкой), дядя сурово ее окликал и далее следовал по пятам до
калитки, и по двору, угрюмо бормоча ей в независимую спину: «Где это видано,
чтобы девочка шлялась всюду как шалава!».
Нюся однажды пожаловалась Сёме, что с Риткой невозможно
теперь в бане появиться. И булавку от сглаза не подколешь — некуда, а бабы
пялятся, как дуры, — на тело завидуют.
Вот тогда Сёма озаботился темой домашней помывки. Вот тогда
и была изобретена им эмалевая ванна, как в саркофаг погруженная в кухонный
стол.
Ну и что, что залезать неудобно? Приставь скамеечку, задери
повыше ногу, переступи вовнутрь… и сиди себе, как индийская прынцесса, поливай
на себя из шланга.
Она закончила школу с серебряной медалью (подкачали плохая
посещаемость и абсолютное пренебрежение политинформацией), и директор, он же
математик, явился к ним домой: поговорить о дальнейшей судьбе такой одаренной
девочки. Директор готов был дать «вашей Рите» рекомендательное письмо к своему
учителю, тоже математику, профессору Новосибирского политехнического.
Еще чего, заметила на это Ритка, там холодно. В Новосибирске
она была однажды на соревнованиях, и вообще, к окончанию школы советских
городов и республик навидалась поболе, чем ее провинциальные родственники.
Она поступила в Винницкий педагогический, на кафедру
физической культуры, и дядя Сёма вздохнул с облегчением: представить, что она
уедет куда-то в чертову даль, и он месяцами не увидит этого вздергивания
дерзкой брови, прямого взгляда серых глаз, долгого истомного потягивания утром
на террасе, куда она спускалась в шортах и майке — размяться, и минут двадцать
прыгала и умопомрачительно гнулась, швирая туда-сюда длинные свои ноги, —
даже представить это было немыслимо.
Жить он без нее уже не мог, боялся говорить на эту тему с
самим собой, топтал и молча клял себя последними словами… и каждое утро, перед
тем как уйти на работу, тянул время, прислушиваясь к ее легкому пошаркиванию вверху
— зимой, и шлепанью босых ног летом, и вдруг обвальному топоту сверху вниз:
«Салют, дядя!» — только увидеть, только узнать — не нужны ли ребенку деньги… и
идти уже, идти! Идти.
* * *
Когда она объявила, что выходит замуж за младшего Каца, за
Лёвика по кличке Львиный Зев, который последние лет пять таскался за ней
повсюду, забросив институт (и даже ездил на соревнования в Киев, чтобы носить
за ней рапиры), так, что бедолаге Кацу стоило немалых денег впихнуть его
обратно, — дядя Сёма ощутил нечто вроде гордости и облегчения. Вот и
хорошо: сын эндокринолога Каца — завидная партия, состоятельная семья,
достойные люди, и уже хватит, ша, покончи с этим позором.
Он представить себе не мог — что такое настоящий позор, который
предстоит ему испить полной чашей. Настоящий позор — это когда заказан зал в
ресторане гостиницы «Савой», и уже расставляются приборы, и в той самой
парикмахерской, где за много лет до этого дня покойный мастер Рафаил Гаврилыч
уважительно брил и подравнивал старшего майора НКВД, спрашивая его шепотом —
будут ли погромы, — в том самом зале мадам Шуламита Кац придирчиво смотрит
на себя в зеркало: нужен ли ей на ее лоб этот завиток, — и наконец говорит
мастеру Мише — нет, это слишком игриво, оставим завитки невесте, Мишенька, а
свекрови — лоб гладкий от всех подозрительных мислей…
Когда сама невеста…
Ну, довольно, промчимся экспрессом мимо этого кошмара и даже
от окна отвернемся: к чему смаковать.
Потому что в тот самый момент, когда решался важнейший
вопрос с завитком на лбу Шуламиты Кац… сама невеста уже запрыгнула в поезд
Одесса — Москва, уплатив покладистой проводнице за место в плацкартом вагоне.
3
Пропадала она полгода — вроде бы поступала в Москве в ГИТИС,
не поступила, работала ночной сторожихой в театре Станиславского, в котельной
Дворца Съездов, санитаркой в морге при Боткинской больнице… — там еще
много было сюжетных поворотов, причем один сменял другой с изумительной
скоростью.
Все это дядя Сёма и семья узнавали от подружки Лены, к
которой единственной звонила Ритка. Впрочем, буквально на следующий после
побега день она первым делом прозвонилась к дяде на работу — понимала, что тот
рехнется, если не дать ему знать, что жива-здорова. Мозги у нее всегда были на
месте.
А дядя Сёма не помнил — как в тот день добрел до
парикмахерской. Поиски изчезнувшей накануне Ритки, скандал в ресторане с
уплатой неустойки, скандал с Кацем и Шуламитой, который затем продолжился
дома, — с битьем зеркал и посуды… Это был единственный раз в его жизни,
когда он швырнул в воющую Нюсю бочонком своего ортопедического ботинка
(предварительно тем же ботинком побив ни в чем не повинную Лиду, трезвую,
причесанную и красиво одетую на свадьбу — за то, что та позволила себе
предположить, что Ритка сбежала с кем-то новым, неизвестным).
