И даже в смешном опереточном одеянии выглядел весьма
импозантно.
Словом, Захар принялся уговаривать Бассо никуда не тащиться
(сам безумно устал за день), а позвонить и заказать из того же заведения
что-нибудь домой. Но тот упёрся, клялся, что они пришлют какого-нибудь
виртуоза-киллера на мотоцикле: «пиццу заказывали, синьор? бах, бах!» — и
вытянутым пальцем тыкал в грудь Захара: именно поэтому он не выходит из дому
уже пять дней.
Почему-то парень вбил себе в голову, что после Седрика
настанет его очередь. С какой стати? И что, собственно, произошло с Седриком? И
почему Бассо думает, что правдоподобная версия Виджиланцы, тайной полиции
Ватикана, о сошедшем с катушек капрале — туфта?
В холодильнике и правда аукались три яйца, просроченный
йогурт, скукоженная обёртка от упаковки сливочного масла и банка
консервированной фасоли.
В конце концов Захар сам вызвался выйти на охоту и скоро
вернулся из того самого «местечка» с пиццей, с презренным «чипсом» в картонных
стаканчиках и с кое-какой выпивкой…
И весь остаток ночи, то и дело задремывая в кресле, он
выслушивал отрывистые замечания истощенного многодневной бессонницей и страхом
Бассо, который то впадал в сонную оторопь, то, как подброшенный, вскакивал и
мотался по комнате, возбужденно бормоча что-то вроде — …хрен им позволит
Виджиланца протащить это в газеты. И хрен она позволит римской полиции заняться
расследованием. У этих ребят свои ухватки, и общественность может удавиться
разом вся, но правды не узнает никто…
На все расспросы он или отмалчивался, или огрызался, но
когда усталый Захар попытался ретироваться в кабинет, прикорнуть там часок на
диване, Бассо немедленно явился, вытащил его в гостиную и вновь усадил в
кресло. Ему хотелось говорить, говорить он боялся и не говорить он не мог…
Подмигивал воспаленным глазом и уверял, что Заккария не зна-а-а-ет, что такое
Святой Престол и как тот умеет хранить свои тайны… (нам бы ваши тайны, господин
учитель, дайте же поспать хотя бы часик, черт его дернул явиться к Бассо в
такой патетический момент).
Уже под утро в бормотании и стонах Бассо, похожих на
болезненный бред, всплыла какая-то …комната, понимаешь, она показалась тогда
Седрику странной… Да нет, не сама комната, а инструкция насчет нее… Ну-у… есть
такая секретная инструкция: что и как в первую очередь спасать в экстренных
случаях. Пожар там или наводнение. Так вот, в другие помещения инструкция
предписывала посылать для спасательных работ по нескольку человек, а туда, в ту
вечно закрытую комнату — только одного… Вот что насторожило Седрика. Почему?
По-че-му?! Вот ответь ты, выкормыш Моссада, — что за притча, почему в
случае катаклизма в ту комнату направляли только одного человека? А?
— Потому что, после всех спасений: чик — по
горлу! — и нет человека, и тайна сокрыта, — насмешливо заметил
Кордовин, впрочем, уже внимательней прислушиваясь к бормотанию Бассо.
— Стронцо, ты и вправду шпион, а? Башка у тебя варит в
нужном направлении… Порко дио! — он опять застонал, сцепил руки за
головой, пригнулся, словно сам себя заставлял поклоны бить: — зачем, зачем
Седрику надо было лезть в это дерьмо! Почему я, дурак, его не остановил!
— Вы что, — Захар насторожился, — вы что,
мирные пилигримы, взломали замок на этой пещере Али-Бабы?
Бассо умолк, обнаружив, что говорил вслух, погрозил ему
пальцем, лег ничком на ковер… Минут пять было тихо, лишь за наглухо задраенными
окнами взревывали и почихивали бешеные римские мотоциклы — в ночи они
взрывались, как петарды. Как он живет тут, закупоренный в душегубке страха,
столько дней…
И когда Захар уже был уверен, что его приятель не проснется
ближайшие двое суток, Бассо качнул головой и, не открывая глаз, снова
заговорил:
— …Он просто взял на себя ночное дежурство. Никакого
риска, сонная пустыня, все патеры дрыхнут во главе с господом богом… Он,
знаешь, добыл такую штучку, такой приборчик… забыл, как он называется:
оптиволокновый, что ли… такой, в общем, экран, величиной с конверт, на длинном
шнуре. Шнур запускают в любое отверстие, в любую щель; и тогда на экране в
зеленоватом свете видать — что происходит внутри помещения. А там, понимаешь,
старинная дверь с настоящей, как ухо, замочной скважиной. Закидываешь в нее
удочку и уди себе на здоровье. Вот тогда… тогда я увидел сотни их… на веревках.
Как белье на веревках, висят холсты… будто подштанники сохнут на балконе
какой-нибудь тетушки!
Бассо открыл глаза, пошевелился, и вдруг сел, обхватив
руками поднятые острые колени.
— Заккария, ты бы уссался, если б знал, что за картины
там хранятся. То, что удалось мне в этом мертвецком свете фрагментами
рассмотреть или догадаться — все-же не зря меня, теста ди каццо,
[34]
чему-то учили: Тинторетто, Веронезе, Беллини, Тьеполо, Перуджино, Филиппо
Липпи, Боттичелли, Бассано… И ни одна из работ, ни одна, ты понял?! —
никогда не была атрибутирована… Ни-ког-да! А зачем? Каждая картина переходила
из рук художника прямиком в закрома Ватикана. Понимаешь?! Они все работали на
Святой Престол, все! Заказчик был ве-е-сьма богат.
Кофе мне, кофе, думал Захар, одуревая от глухого молочного
света торшера, нагоняющего сонное оцепенение. (Люстру Бассо почему-то не давал
включить, видимо, в его воспаленной башке образовались свои представления о
том, как должен вести себя преследуемый.) За чашку кофе отдам все сокровища
таинственной комнаты, что, конечно, явилась парню в полупьяных бессонных
галлюцинациях.
— …Главное, пыль там, вековая пыль на всем лежала. Не
могла такая пыль собраться в комнате без окон ни за год, ни за десять лет! Мы
нарочно на пол смотрели — толстенный ковер из пыли, ни одного следа… Бог знает,
сколько — десятилетий? веков? — туда никто не заходил…
Захару эта дикая ночь казалась бесконечной, глаза устали от
мельтешения долговязой фигуры Бассо; голова сама собой опускалась на грудь. Он
мечтал дотянуть до утреннего поезда и там уж отоспаться.
— А еще, знаешь, что там хранится, еврейская твоя
морда? Что хранится в той комнате, куда вход для всех закрыт, и будет храниться
вечно, пока стоит Святой Престол?!
Захар тряхнул головой и удивился, что проспал целых
пятнадцать минут — если не врали узорные копья стрелок в пузатых часах на
камине.
Напротив него, удерживая равновесие разведенными в стороны
руками, будто он пытался пройти по канату, стоял Бассо, и победоносно скалился.
— Там в уголку, — вкрадчиво проговорил он, —
укутанный какой-то парчовой тряпкой, стоит ваш легендарный, исчезнувший из
сожженного Храма семисвечник, главный трофей императора Тита! Я догадался, что
это он — по очертаниям. Не слишком-то высокий… вот, немного выше меня. И скажу
тебе, со-о-овсем не такой формы, каким изображен на знаменитой арке Тита.
— А какой же? — ровным голосом осведомился Захар,
внутренне взлетев, как бывало в армии, по тревоге: вот ровно секунду назад ты
дрых, развалив яйца на пробор, а вот уже ты остер, как взведенный курок.
