Между прочим, ее неплохо подлечили — насчет китайцев,
которых среди медперсонала клиники было предостаточно, и на которых тетка не
обращала ни малейшего внимания.
Он бесшумно поднялся и направился в душ: еще минут десять,
ну, двадцать… рассвет унесет предутреннюю тоску. Нет, кофе здесь пить не
станем. Кофе — это уже ритуал — там, у себя в мастерской; и Чико является
ровно к восьми: вспрыгнет на забор и орет оттуда разбойным басом.
Уже одетый, он склонился над Ириной и стал шептать в
запорошенное русыми волосами ухо страстную шепелявую абракадабру, мешая иврит,
русский, испанский…
— Запри дверь, когда уйдешь, — не выныривая,
пробормотала она.
Что и было неукоснительно сделано.
Сегодня длинный рваный день: в двенадцать в университете две
лекции подряд, там же встреча с Иланом в четыре… Но обрамлен будет этот день
работой над Святым Бенедиктом… — иначе он уже картину и не называл, с того
дня, когда, выехав летним утром с фермы Марио, позвонил Бассо и договорился о
встрече, на которую выделил два часа.
* * *
— Почему ты всегда пролетом, проскоком? —
недовольно бурчал тот. — Могли бы сегодня пойти в одно интересное место,
тут недалеко: знаешь, театр — не театр, а что-то вроде такого действа, с
масками из воска, которые они меняют по ходу представления, и у тебя возникает
полное ощущение, что…
— Увы, поздно вечером я улетаю.
— Ну тебя к чертям, прохвост.
Они встретились в Asino Cotto, уютном ресторане-гроте, в
Трастевере, районе, не затасканном туристами; там еще встречаются маленькие
таверны с аппетитной римской кухней. И освещение здесь было подходящим —
приглушенный желтоватый свет под арочными сводами полуподвала.
Подождав, когда отойдет принявший заказ официант, Кордовин
достал и молча выложил на стол несколько разноплановых снимков картины… Бассо
принялся их так же молча рассматривать, страдальчески морщась от недостатка
света, то отодвигая фотографию подальше, то поднося к самым глазам. Наконец
снял очки в дорогой и очень модной синей оправе (интересно: что ж, а красного
джемпера уже и не надень, или у него дюжина разноцветных оправ?) и принялся
исследовать одну из фотографий чуть ли не кончиком носа. Без очков он был очень
похож на Марио, тем более, что начал стремительно седеть. Кордовин предложил:
— Попроси, чтоб лампу принесли.
— В самом деле, — пробормотал Бассо.
И лампу им скоро принесли. После чего еще минут десять Бассо
в молчании рассматривал все хозяйство, в том числе, пространно изложенные на
фирменных бланках известной европейской лаборатории, результаты технологической
экспертизы. Кордовин в это время рассказывал — мягко прихватывая из плошки
маслины и отправляя их в рот — историю находки, со всеми подробностями:
представляешь, если б мне в ту минуту не приспичило отлить?
— Ну, и ты думаешь…?
— Полагаю, это он…
Бассо в сомнении покачал головой:
— Вероятнее всего, мастерская.
— Нет! — Кордовин откинулся к спинке стула. —
Не мастерская!.. Слишком напоминает его ранние вещи, какого-нибудь святого
Бенедикта, — и порывисто подался вперед, упершись обеими ладонями в
стол. — А даже если мастерская? В любом случае, его кисть здесь прошлась.
Это же ясно, как день… Но я уверен, что холст — взгляни еще раз на выводы
экспертизы — записан Самим. Слишком широкая, слишком свободная — его — манера в
подмалевке.
— Да, но УФ показывает разновременность участков
красочного слоя.
— Незначительную. Бог ты мой! Разве не бывает так, что,
начав картину, художник оставляет ее и возвращается к ней спустя годы?
Рентгенограмма-то указывает на единую индивидуальную манеру.
Им принесли заказ, но несколько минут ни тот, ни другой не
притрагивались к еде. Кордовину казалось, что его приятель озабочен какой-то
внезапной мыслью…
Наконец Бассо отложил фотографии и потянулся к хлебу.
— Заккария… Ты хочешь оставить его у себя? —
заинтересованно спросил он, кивая на снимки.
— Неуверен. Признаться, у меня были кое-какие, весьма
затратные планы… В то же время, не хотелось бы впопыхах загонять это полотно
какому-нибудь аравийскому красавцу в смирительной рубашке поверх кальсон.
Бассо усмехнулся:
— Кстати, скоро в Абу Даби откроют филиалы «Лувра» и
«Гуггенхайма»…
— Тем более не хочу…
Минуты три они ели в молчании. Несколько раз Бассо пальцем
придвигал к себе ту или другую фотографию, продолжая ожесточенно жевать, словно
прожевывал какие-то свои напряженные мысли.
— А почему, — наконец произнес он, — с какой
стати ты решил, что это — святой Бенедикт? Атрибутика иконографии святого
Бенедикта, это — помимо аббатского жезла — розги, ворон с куском хлеба в клюве
и кубок, обвитый змеей.
— Возможно, у кого другого, но не у Грека, — упрямо
заметил Кордовин, и сам этому своему упрямству подивился — интересно, чего это
он уперся, какая разница, как этого парня назвать! — Вспомни его святого
Бенедикта в Прадо: простая черная сутана, жезл — ничего боле… Кроме того:
картина в таком состоянии, что полное изображение покажет только расчистка.
Бассо промолчал, задумчиво доедая… Когда унесли приборы, он
достал мобильный и, бормотнув извинение, набрал номер… Кордовин недоумевал —
отчего Бассо так напрягся, что за мысли у того возникли в связи с картиной, и к
чему вся эта идиотская конспирация: например, позвонив Луке Анццани, Бассо не
обратился к тому по имени (а то, что это Лука, эксперт дирекции музеев
Ватикана, мог понять кто угодно: тот говорил даже не тенором, а фальцетом, и
этот фальцет бойко звучал сейчас в окружности, по меньшей мере, трех столиков).
Они говорили по-итальянски. Бассо, привыкший общаться с
Кордовиным по-английски, явно недооценивал его языковые способности, что проявлялись
не столько в умении воспринимать на слух незнакомый язык, сколько в мгновенном
воспроизведении смысла целой фразы по двум-трем понятным словам. Однако кроме
имени святого Бенедикта Захар никак не мог ухватить смысл разговора, из чего
заключил, что Бассо с Лукой говорят иносказаниями. Например, несколько раз
упомянут был некий «старик», и один раз Лука произнес нечто вроде — «старик
совсем плох».
Наконец Бассо отключил телефон и, приступая к кофе, спросил
безмятежным тоном, который насторожил Кордовина гораздо больше всей их
конспирации, — не хочет ли Заккария оставить ему на всякий случай всю эту
штуку — у тебя ведь есть еще копии, конечно?
Конечно, отчего и не оставить, подумал Кордовин. Вот уж,
собираясь на эту встречу с Бассо, он совсем не держал в голове собрание
Ватикана. Пинакотека давно не приобретает картин — своих фондов достаточно, да
и подношения от дарителей-завещателей поступают исправно.
— Нет, пожалуй, — он улыбнулся и расслабленно
откинулся к спинке стула. — Эх, какой кофе! Но если хочешь знать, лучший в
мире кофе, все-таки, варят наши бедуины. Когда ты, наконец, соберешься ко мне…
