Он достал из сумки свой «глок» и сунул его в карман пиджака.
И, рассчитавшись, резко рванул с места, промчал до развязки Шореш, развернулся
и поехал назад в Иерусалим…
«Форд» отвалился. Значит, некто в нем понял, что замечен.
Тогда какое-то время он остережется. Или поменяет машину.
Выходит, его пасли еще с вечера, когда они с Ириной
вернулись после концерта. А может, и раньше пасли. Как это ты, болван, так
легкомысленно отрешился, подумал он, или позабыл, какая умница Аркадий
Викторович Босота — как он предусмотрителен, осторожен, зловещ в достижении
своей цели? И если уж тебя угораздило поднять забрало и объявить свое идиотское
иду на вы — неужто ты понадеялся, что Босота сидит у себя в Майями,
сентиментально дожидаясь, когда ты явишься — помахивая своим кортиком, дурень!
Между прочим, сегодняшняя встреча с Иланом — он надеялся на
это, — должна была кое-что прояснить и насчет кортика.
С Иланом они служили во времена оны на одной военной базе.
Общий род войск как-то сближает в этой стране. Илан был моложе, вероятно,
поэтому — в отличие от Кордовина — принял предложение некоего серьезного
ведомства, где и продул еще лет пять жизни на поимке нехороших парней из
Рамаллы, Хеврона и Газы. В конце концов, спохватился, что время бежит, и надо
бы о душе подумать. По поводу души: он происходил из старинного рода испанских
жителей Гранады, и в его семье, как не раз повторял он со значением, хранился
ключ от гранадского дома, из которого в конце XV века были изгнаны его предки.
И в Хайфский университет Илан поступил на историческое именно отделение, где и
отдался в вечный плен грандиозной и трагической истории испанских евреев.
Время от времени он появлялся в Иерусалиме на разных
университетских затеях, и тогда они с Кордовиным обязательно встречались,
стараясь о политике не говорить — они придерживались разных взглядов на светлое
будущее этой страны и ее беспокойных окрестностей.
* * *
Утренняя прогулка в тесном сопровождении заботливого «форда»
со счастливым номером не выходила из головы. И пока читал лекции второму и
третьему курсам, пока разбирал статью для сборника с аспиранткой, молодой
религиозной женщиной (царственный разлет соболиных бровей, полуопущенный взгляд
из-под хитроумной цветастой чалмы и очень высокая прямая шея в тесном
воротничке), пока ждал запаздывающего Илана у дверей университетской
библиотеки, — он продолжал обдумывать последовательные ходы, которые
должен предпринять.
— Что ж ты запыхался, гевер,
[37]
зарядку не делаешь?
— Гевер, вот когда у тебя родится третий и ты всю ночь
с ним проколбасишься, тогда я наутро погляжу на твою дыхалку.
Первые минуты встречи они всегда отдавали общеармейскому
тону своей молодости.
— Не возражаешь, если мы посидим не тут, а в приличном
месте? — спросил Кордовин. — Хороший стейк гарантирую.
— Да уж, пожалуйста. Иначе я отожру половину твоей
задницы, у меня с утра ни крошки во рту.
Они оставили тачку Илана на университетской стоянке и сели в
машину Кордовина. И буквально на второй минуте после поворота он увидел за
собой белый «форд». Сидит, круглоголовый, стриженный бобриком, в темных очках…
Выходит, они знают его расписание в университете. Ну, это нетрудно сделать
через секретариат — так же, как они отыскали его в Толедо.
И поскольку некоторый план на поздний вечер уже был им
составлен, воскресший белый «форд» не только не испортил, а скорее, улучшил его
настроение.
* * *
Нет, положительно здешний водила должен иметь железное
терпение! Ползущая впереди «ауди» остановилась рядом с пешеходом на тротуаре, и
над приспущенным стеклом замелькали руки. Руки здесь необходимы даже для
короткого «ах!». Пожилой господин на тротуаре принялся обстоятельно объяснять
дорогу, тоже, само собой, пустив в ход руки и лицо. Забавно: по его жестам
можно понять маршрут следования «ауди»: автобусная станция. Плавное закругление
ладони вело дорогу влево… затем меж двумя приподнятыми предплечьями родилась
водонапорная башня, завершив движение в круглых взлетевших бровях; взмыла вверх
«лестница Якова» — дурацкий памятник, косо торчащая лестница в никуда: ребро
ладони пересчитало все ступени… и затем уже отсыпающим, благословляющим посылом
обеих рук: все прямо, и прямо, и прямо…
Илан рядом с ним наблюдал эту сценку с меланхолическим
удовольствием.
— Ты не находишь, — заметил он, — что
родиться глухонемым здесь гораздо милосерднее — по судьбе, — чем в любой
северной стране?
Кордовин удачно припарковал машину недалеко от Кошачьей
площади, на платной стоянке, замечательной своей теснотой и требованием сторожа
отдавать ключи, дабы перегонять машину с места на места. Всегда терпеть этого
не мог, а тут даже обрадовался: вот уж сейчас тачка будет под строгим
приглядом.
Все время пути Илан совершенно серьезно рассказывал о
гениальности своего младшего, пятимесячного сына. Он все понимает, все, говорю
тебе — он глазами следит за каждым называемым предметом! Двое старших тоже
умницы, но этот — просто гений!
Поднялись по высоким каменным ступеням в «Иерусалимские
дворы», узкую щель-проулочек, где, в тесноте да не в обиде утрамбованы были
несколько баров и ресторанов, в том числе этот, ресторан Эльдада — две комнаты,
забитые по углам и вдоль стен сентиментальным старым барахлом: патефонами,
кувшинами для воды, допотопными ламповыми радиоприемниками и швейными машинками
«Зингер». Под потолком висела корзинка с яйцами, что, вероятно, должно было
означать: вот только из-под курицы… Давно покойный Эльдад, дед нынешнего
владельца ресторана, дал жизнь своему детищу в тридцать шестом году. Не такая
уж седая старина, но приятно думать, что это заведение пережило Британский
мандат и все здешние войны. Здесь готовили мясо под благоуханными, чуть
островатыми соусами. Ресторан назывался «Эльдад, и всё». Точка, мол. Все, мол,
этим и сказано.
Он дал Илану сесть лицом к окну — не только потому, что так
лучше видел, о чем тот говорит, но и потому, что с удовольствием всегда
наблюдал за живой мимикой его неправильной, со слишком крупным носом и
скошенным подбородком, слишком густыми бровями, слишком близко посаженными
зелеными глазами, все-таки обаятельной физиономии, всегда жалея, что должен
зарисовывать ее по памяти, дома, и что не может сейчас вытащить блокнот и на протяжении
обеда набросать ряд мгновенных изменений удивленного, смеющегося, нахмуренного
лица своего друга.
— Детка, прежде всего, — попросил Кордовин
официантку, — тащи этому страдальцу булочки с маслом, а потом мы сделаем
заказ.
Девочки здесь были, как на подбор — тонкие, в черных брючках
и черных тесных свитерках, — немного, некоторой порывистостью, что
ли, — в данном случае, служебной, — похожие на Пилар. Как все же его
задела эта девушка, подумал он в сотый раз. Моя сирота… Завтра вышлю денег.
