— …то есть братья Кордовера вполне могли быть в его
команде?
— Запросто, и даже наверняка — если, как ты говоришь,
упоминают его в письмах, доставленных из тех мест.
Кордовин помедлил, прикидывая — не опасно ли дальше
расспрашивать Илана… Пожалуй, нет. Тот слишком далек от — как он это
назвал? — картинного бизнеса.
— Дело в том, — проговорил Кордовин, — что
когда картину просветили рентгеном, на поясе у парня обнаружилось оружие… типа
кинжала.
— Скорее, кортик, если уж ребята промышляли на море?
Морской кортик, абордажное холодное оружие для ведения ближнего боя на
кораблях.
— Ты в самую точку. У меня… у экспертов действительно
возникло подозрение, что художник задумывал вовсе не святого, а совсем
наоборот. Теперь я думаю — не собирался ли он писать портрет одного из сыновей…
и затем, возможно, опасаясь кого-то, скрывая истинный портрет, придал объекту совсем
другой облик…
Стемнело, в переулке зажглись фонари, и — над каждым баром —
своя гирлянда лампочек.
— Подбиваем бабки, — сказал Илан, глянув на
часы. — Поеду, а то вместо двух жен у меня не будет ни одной.
Кордовин издали махнул девочке, чтоб счет принесла: сегодня
была его очередь угощать.
Белого «форда» не было видно ни на стоянке, ни в обозримых
пределах. Как же так? А мои планы на вечер? Уж и развлечься бедной девушке не
дадут?
Оказалось — нет, дадут. Дадут развлечься бедной девушке:
белый «форд» с таким вызывающим номером, что снять его мог только круглый
идиот, покорно — как мерин в стойле — ждал их на университетской стоянке, через
три автомобиля от серебристого «пежо» Илана.
После того как попрощались, и Илан благополучно отбыл в свою
Хайфу, Кордовин сел в машину и помедлил, прежде чем включить зажигание. Жаль,
не спросил у Илана про Кюрасао. Как там: «Командант-майор гражданской гвардии»?
О-хо-хо. Не одобрил бы меня дядя Сёма. А дед, интересно… тот — одобрил бы?
Не оборачиваясь, он скосил глаза влево: белый «форд» мирно
дремал — там ждали, пока он первым тронется с места. Он поднес к глазам руку с
часами: полдесятого, рановато… Погуляем еще. С таким приятным компаньоном
отчего не прогуляться по свежему воздуху. Завел машину, включил фары… и в
«форде» немедленно отозвались, завелись, озарились… Ну, поехали, дружок…
* * *
С полчаса он катался по городу, знакомя круглоголового с
центром, довольно загруженным даже в такой поздний час… Съездил в Кирьят-Ювель,
к дому Ирины. Поднялся к ней на третий этаж, зная, что сегодня она у подруги в
Рамат-Гане… открыл дверь своим ключом и навестил туалет — не помешает, особенно
в случае более тесного и непринужденного знакомства с попутчиком. Затем
спустился и вышел из подъезда, преодолевая искушение кинуться к темному «форду»
и, как устрицу, выволочь из его скорлупы скользкую начинку.
Но подавил этот негодный импульс, сел в машину и решительно
поехал уже к себе, в Сен-Симон. Ему надоел этот автомобильный менуэт; глухая
ярость уже вскипала откуда-то из самых корней, может, из предстательной железы,
за то, что рабочий день был испорчен; и это никуда не годится — именно сегодня
ему нужна совершенно трезвая голова и точные действия. Довольно он наломал дров
с Аркадием Викторовичем, уж с его посланником он будет куда осмотрительней.
Въехав на свою тихую, заросшую туями и тополями, улочку, он
припарковался у дома на собственной стоянке: в этом старом респектабельном
районе были свои милые удобства. Не торопясь, вышел из машины, и несколько
минут еще производил мелкие вялые движения, как бы долго ища в сумке ключи от
квартиры, открывая дверцу, чтобы забрать зонтик, и вновь закидывая его на
заднее сиденье, — завтра пригодится, обещали дождь, — и тому
подобное, домашнее, неторопливое: человек вернулся домой, основательно посидев
в ресторане с другом, наверняка пропустив рюмку-другую, и сейчас только —
спать, спать, спать…
Тяжелым рыхлым шагом он прошел по дорожке между
пухло-стрижеными кустами к парадному, войдя, нажал на кнопку электрического
освещения — здесь свет автоматически гас через минуту — экономия электричества,
черт их побери, то есть, господь их благослови, — и так же, не торопясь,
стал подниматься по лестнице, чтобы в освещенном окне подъезда проплыл его
силуэт.
Ты думаешь, идиот, что знаешь мое парадное лучше меня
самого?
Небольшой фокус заключался в том, что свет в подъезде гас в
ту минуту, когда вошедший достигал площадки второго этажа. А на втором этаже
располагалась только одна квартира — зубного врача Рашкевича, направо.
Противоположная дверь — слева, — была забита и навеки забыта, поскольку
тоже принадлежала Рашкевичу: он объединил две квартиры, одну превратив в зубной
кабинет. И вот там-то, возле этой глухой двери, была отличная ниша, в прошлом
хозяйственная, для щеток и ведер, а ныне осиротевшая. Туда Кордовин шмыгнул и
замер, выставив из-за угла на вершок дуло малыша-«глока». Третий фокус
заключался в дивном, в пошлой золоченой раме, зеркале, которое мадам Рашкевич,
погруженная в учение фен-шуй, повесила рядом с дверью — оно должно было
отпугивать злых духов, или вот таких круглоголовых кретинов, как этот, который
бесшумно поднимался по темной лестнице и, слегка подсвеченный в спину
околоподъездным фонарем, отлично — темным силуэтом — отражался в зеркале мадам
Рашкевич.
…которую, между прочим, тоже звали Шуламитой…
— Стоять! — тихо приказал Кордовин из ниши. —
Руки!
Круглоголовый с тупым стуком выронил портфель и поднял руки
двумя скобами. Вместе с его башкой посередке экспозиция представляла собой
букву «ша», проглотившую футбольный мяч.
— Не шуми, — добавил Кордовин. — У меня
соседи старенькие, все — узники. Дахау Ты старых уважаешь?
— Уважаю… — пересохшим тенором ответил прилипала.
— Это хорошо. Что в портфеле? Бутерброд или
пулемет-граната?
— Нет, каталог, — бормотнул сбитый с толку
круглоголовый.
— Что?! Ты откуда, мудак, свалился?!
— Я — за консультацией, — торопливо проговорил
тот. — Вам привет от Семен Семеныча…
И в ответ на изумленную тишину, чуть повернув голову в
сторону ниши, добавил:
— От Можара.
Глава девятая
1
Можара в мастерскую привел все тот же Игорь Мальков.
Сенька Можар был классическим спекулянтом, то есть скупал и
перепродавал все, что в руки шло, и все, на что был спрос. На книги спрос был
всегда, поэтому Сенька вертелся пропеллером, затевая дела и раскручивая обороты
на книжных развалах. Оба книжных рынка раскинулись в районе Гражданки — там,
где протекал Муринский ручей и проходила мощная газовая труба. Более близкий и удобный
развал назывался ФРГ — фешенебельный район Гражданки. Второй, за ручьем и
трубой — ГДР, Гражданка дальше ручья. По воскресным дням там густо толпился
народ, а книги разложены были повсюду — на газетах, на земле, на принесенных
стульях и складных столиках, на самой трубе… И, главное, водилось там все, чего
душа пожелает.
