Захар по всем правилам продублировал холст, который в этом
не нуждался, недоумевая — к чему Аркадию Викторовичу столь абсолютное
повторение ситуации. Наконец, приступил к работе. Коллекционер собирался присутствовать
и вдохновлять, но впервые за все годы Захар довольно резко попросил не мешать
ему, и тот безропотно подчинился…
6
Через две недели две «Венеры», два абсолютных близнеца
дышали парным теплом обнаженного тела в кабинете Босоты.
Осунувшийся Захар с воспаленными глазами и подрагивающими от
напряжения руками, молча выслушал восторги коллекционера, машинально принял и
положил в задний карман джинсов внушительную пачку — Захар, что вы делаете, о
боже, — вы хотите порадовать какого-нибудь трамвайного вора? — и едва
попрощавшись, вышел.
— Наконец-то! — воскликнула Жука в дверях. —
С милицией собиралась тебя искать, потаскун! Глянь в зеркало — во что ты
превратился, в драного кота! Совсем заездили тебя девицы. Иди, мой руки, я
принесла из «Штолле» кучу пирожков.
Он зашел за ширму — только переодеться в домашнее, — и
когда минут через десять озадаченная Жука туда заглянула — она обнаружила
распростертого на красном надувном матрасе своего племянника. Он лежал на
животе, словно упал во весь рост да так и заснул; задний карман джинсов
распирал какой-то прямоугольный предмет. Жука, нимало не задумавшись,
наклонилась и ловко предмет вытянула. Им оказалась пачка крупных купюр.
— Ужас! — ахнула она. — Откуда?!
Пыталась растолкать племянника, но тот будто в обмороке
пребывал.
— Бесполезно спрашивать, все наврет, —
пробормотала Жука и головой покачала: — Вот уж, точно: пират!
* * *
Спустя несколько дней, где-то около полудня, его разбудил
звонок.
— Захар Миронович? — спросил дружелюбный мягкий
голос. — Вас беспокоят из Комитета государственной безопасности. Моя
фамилия Шавырин, Михаил Сергеевич. Не могли бы вы приехать сейчас к нам на
Литейный? Я вам пропуск выпишу.
Захар не очень удивился, приходилось уже слышать о подобных
звонках. К тому же странно — он совсем не чуял опасности. Не тянуло холодным
сквозняком ни от этого голоса, ни вообще — с той стороны. Впрочем, все равно —
а пошли они все по прописке…
— К сожалению, не могу, — подделывая тон
собеседника, озабоченно проговорил он. — У меня очень больна тетя, я
дежурю у ее постели.
— Фанни Захаровна, — так же дружелюбно отозвался
голос в трубке, — в данный момент завершает вторую пару в университете.
Тема лекции: «Исторический фон драматургии Лопе де Вега»… — два-три
мгновения сукин сын наслаждался воцарившейся тишиной на другом конце провода,
затем добавил:
— Не беспокойтесь, Захар Миронович, это буквально на
полчаса.
Пропуск действительно ждал его на столе у дежурного, перед
входом на лестницу. Такой великолепный дом, обложен таким великолепным серым
мрамором, а внутри такая скукотища…
Пока добирался, он прокрутил в голове целую пьесу диалогов на
историческом фоне — что твой Лопе де Вега, Жука, — не сомневаясь, что
беседа пойдет о Босоте, о его коллекции и надвигающемся отъезде. Возможно, и о
близнеце «Венеры». Составил целый список ответов на вероятные вопросы, и был
слегка взвинчен, но все же сквозняком не тянуло, нет…
— Я ненадолго, — зачем-то сказал он дежурному,
забирая пропуск, и тот, сучий потрох, немедленно отозвался:
— Это уж как получится.
Потом он поднимался в старом, банально-подъездном лифте на
четвертый этаж, долго шел безликими скучными коридорами, не встретив ни души,
наконец, нашел нужный кабинет, постучал и вошел.
Комната показалась ему каким-то складом сейфов. Они стояли
вдоль стен, на некоторых еще громоздились другие, поменьше. Стол Михаила
Сергеевича — скучнейший канцелярский обшарпанный стол — был задвинут едва ли не
к самой стене, так что сидящий за ним человек выглядел пленником. Михаил Сергеевич
оказался рыхловатым тюхой, по виду — никаким не гэбэшником, скорее, младшим
научным сотрудником в заштатной лаборатории. Он даже со стула не приподнялся,
протянув руку Захару через стол, которым был зажат в углу.
— Присаживайтесь, — кивнул Михаил Сергеевич на
один из стульев. Захар, помятуя о заднице Сереги Мануйлова, сожженной ипритом,
сказал «благодарю», обошел указанный стул и сел на соседний. И сразу
успокоился.
Затеялся бездарный и бессмысленный разговор — перебирание
имен знакомых, забегаловок, в которых Захар бывал с друзьями, название его
диплома, адрес, обстановка и посетители его с Андрюшей мастерской… Да-да, все
вы знаете, все видите, и от судеб защиты нет, раздраженно думал он, стараясь
сохранять на лице выражение участливого внимания. Отвечал охотно, подробно,
абсолютно безинформативно, словно бы любуясь дурацкими мелочами. Такой вот я
вдохновенный художник. Во что была одета — помню. Что говорила — простите, я же
не журналист, мы художники, люди цвета, а не слов. Я, видите, и сам косноязычен…
да и поддатые все мы были…
Вот-вот должен был возникнуть Босота со своей коллекцией
(покартинно поименованной, если уж на то пошло?), своей австралийской фермой и
назревающим отъездом… Но он не появлялся: ни он, ни Можар, ни
туалетно-оружейный магнат Гнатюк… И это было странно, странно, невероятно… Вот
откуда тянуло сквозняком…
Вдруг, посреди какой-то фразы, оборвав сам себя, Михаил
Сергеевич взглянул на часы, снял трубку и, крутанув диск, проговорил совсем
другим — собранным голосом:
— Павел Иванович, мы готовы.
И раза два угукнув, положил трубку.
И опять Захар шел — в сопровождении рыхлого мэнээса — по
бесконечным пустым коридорам; поднялись они в лифте еще на этаж, опять шли…
Ей-богу, не должен бы набирать вес уважаемый Михаил Сергеевич, при таких-то
ежедневных прогулках.
Дошли до высоких двойных дверей, которые открылись в комнату
с несколькими столами. Из этой комнаты вела еще одна дверь, обитая коричневым
дерматином, с табличкой — мелькнули перед глазами золотые буквы — зам?зав?чины? —
не успел прочитать, но в голове пронеслось… — вот где, вот где должен
всплыть Босота… по чинам и почет… — белобрысый секретарь вскочил из-за
ближайшего стола, отворил дверь, простершись по косяку, будто полураспятый… Они
вошли: впереди Михаил Сергеевич, Захар за его спиной. И в тишине кто-то
проговорил:
— Хорошо… иди…
Михаил Сергеевич слегка попятился, обошел Захара, тихонько
притворил дверь и сгинул. А впереди оказалась большая комната с гигантским
столом буквой Т и рядом стульев. И совсем не за столом, а сбоку, у окна, в
кожаном кресле сидел человек в мундире, лет семидесяти, с сильно побитым оспой
лицом, заурядной лысиной… и незаурядными въедливыми глазами, из тех, что вроде
никогда не прикрываются веками.
— Кордовин… — медленно проговорил он. —
Подойди-ка ближе, парень…
