— Что значит — куда? На консультацию. Разве ты не
собирался меня навестить?
— В смысле… идти? — и обреченно мотнул подбородком
вверх. Знает, на каком этаже квартира, умница.
— Да-да. Только, ради бога, на цыпочках, а то проснется
Рышард.
Кордовин нажал кнопку, вспыхнул свет.
Оказывается, он белесый блондин, этот удивительный
посланник, чуть ли не альбинос. Вот что напоминает его башка: гриб-шампиньон из
пластиковой коробки в супермаркете. Ошалевшее, будто сплюснутое от испуга лицо.
— Вперед, мой юный друг!
Стал подниматься по ступеням, и вправду на цыпочках —
деревянная от напряжения спина, коротковатые ноги, — а сзади, едва не
упираясь дулом ему в спину, с его портфелем в руках поднимался Кордовин, приговаривая
что-то несусветное:
— Не дай бог Рышард проснется, это будет ужас.
Шампиньон восходил ступенька за ступенькой, как во сне; он
ничего, ничего не понимал из того, что бормочет этот ужасный, из под земли
выскочивший эксперт:
— Ведь он всю войну был польской девочкой, и поэтому
впоследствии должен был убедить других и, главное, себя, что он — мальчик, ну и
мужчина, само собой. Это его пунктик, понимаешь? Так что командование спецназа
небольшой, но довольно эффективной местной армии приходило в ужас от его
ненужной жестокости… Хотя в миру он — дантист, просто дантист, легчайшая рука,
виртуоз изымания негодных зубов из челюсти. Тебе не нужно вынуть зуб?
И дождавшись судорожного рывка ворсистой, как диванный
валик, головы, мягко проговорил:
— К стене лицом, и умоляю, тихо, чтоб я случайно не
стрельнул; я, когда нервничаю, неуправляемо метко стреляю, это прямо моя беда.
Отворил дверь левой рукой и молча сопроводил посетителя в
комнату, где немедленно испарилась вся эта дурная скороговорочка и безумный
бормот о спящей польской девочке по имени Рышард.
(Между тем, дантист Рашкевич действительно всю войну был
польской девочкой — его укрывала крестьянская семья, выдавая за внучку, —
и впоследствии он действительно служил в здешнем спецназе. А в данный момент,
надо полагать, действительно мирно спал рядом со своей Шуламитой.)
— В кресло, вон туда, к окну. Умница… Тебя как зовут?
— Владислав! — быстро ответил клиент, осторожно
наклонившись с поднятыми руками, как китайский болванчик. В смысле — рад
познакомиться.
Кордовин сел в кресло напротив, продолжая держать «глок»
задумчиво востребованным. Их разделял журнальный столик и торшер, лебединую шею
которого хозяин немедленно свернул в сторону посетителя, направив бьющий поток
электричества прямо тому в лицо.
— Что ж ты без оружия, Славик? — сочувственно
спросил он. Здесь, на хорошем свету, он уже разглядел, что Славику от силы лет
двадцать семь. Следовательно, он не мог быть тогда там, в мастерской… в тот
день. И не мог мучить Андрюшу. Живи, Славик, живи, черт с тобой, хотя ты и
редкостный идиот и отнял у меня кучу драгоценного времени.
— Ну, они сказали, что не стоит вас… дразнить. И что вы
умный, как… как дьявол.
— Это верно, — усмехнулся Кордовин. — Я и
есть — дьявол. И жду некоторых объяснений, пока мне еще не надоело — видишь, я
начинаю утомляться, и не дай бог еще от нервов пущу тебе пулю вот… — И
дулом прочертил неторопливый полукруг, выбирая место: — вот, в горло, например,
в яремную ямку. После чего выскочу в трусах на балкон, и заору: «Рышард!!! Я
убил грабителя!!!» — и меня оправдают, потому что Рышард все подтвердит. Такие
уж тут жестокие законы. Я ведь не приглашал тебя на чай, а?
— Захар Миронович, — хрипло проговорил Славик,
щурясь в луче немилосердной лампы и по-прежнему сдаваясь обеими руками, —
прежде всего, я уполномочен…
— Прежде всего, ты сейчас выпустишь воздух — из любой
дыры, — и скажешь мне: как это Можар не побоялся опять возникнуть в моей
жизни?
— Семен Семенович просил передать, что вышла
ошибка! — выпалил Владислав послание, и от того, что его не перебили, дали
произнести главное и разговор стал выруливать на понятную ему тему, облегченно
вздохнул. И дальше проговорил свободнее, хотя — видно было — заученный текст: —
Семен Семенович просил передать, что страшно сожалеет о том случае, что никто
не собирался убивать христосика… и все это случайно вышло, по недора…
— Ну, да, его только хотели слегка поджарить. Небольшие
аппетитные гренки на груди и на животе. Заткнись!!! — рявкнул он, заметив,
что парень порывается что-то возразить. — Я урою тебя, падла!!!
Плохо. Ой, плохо, дон Саккариас… Откуда эти слова? Кто это
сейчас кричал в тебе? Дзюба? Вор Володька? А может быть, дед?
Несколько мгновений он тяжело дышал, сцепив зубы и пытаясь
подавить тугой фонтан желчи в области диафрагмы… Минуты три длилось тяжкое
молчание; круглое лицо посланника посерело, остановившимися глазами он следил
за рукой Кордовина, сжимающей оружие.
— Ты вот что… Славик, — наконец, проговорил
Кордовин, — кем же ты приходишься Можару?
— Зя… зятем, — ответил тот, явно удивляясь
меткости вопроса. Не зря тесть предупреждал насчет этого типа. Не зря. —
Я, получается, Анжелкин муж… вот.
— Анже-елкин… Да, была девчушка, желтые бантики, на
зубах цепки… веселый такой грызун. Помню, в мастерскую раза два он с дочкой
приходил. Так вот что, анжелкинмуж. Я, пожалуй, тебя сейчас прихлопну — по
ошибке, всяко ведь бывает. Но потом охотно извинюсь — мол, не хотел.
— Захар Миронович! — взмолился бледный
парламентер. — Ну, можно я все скажу?!
— Да ты и так все сейчас скажешь — ты еще не
понял? — тихо спросил Кордовин. — Все, что мне нужно знать, ты
скажешь. Опусти руки. На колени, вот так… Ну, давай, начинай, я слушаю. Будешь
моей Шехерезадой: пока длится сказка, девушка живет.
Вот сейчас Шехерезада станет выбирать выражения и наверняка
не захочет больше всуе поминать Андрюшу. Ладно, успокойся. Ты столько лет ждал
чего-то вроде этого… Чего-то вроде. Приди в себя и постарайся понять — что им
на самом деле нужно, зачем они прислали к тебе не опытного киллера, а этого
безоружного кретина, — перетереть то, что перетереть невозможно, что
никогда быльем не порастет, и они это знают — вон, как точно проинструктировали
парня, кто ты такой. Видимо, ему велели поговорить исключительно
конфиденциально, вот он и мотался, бедняга, целый день по городу, подстерегая
«момент».
И Славик приступил к изложению послания. Растопыренные
пальцы на его круглых коленях подрагивали, он глаз не сводил с маленького
черного дула, удивительно твердо смотрящего ему в лицо, удивительно твердо —
даже тогда, когда Кордовин вдруг так страшно взревел, прямо как Гнатюк, а еще
говорили — эксперт, эксперт, и звание у него — доктор… Ничего себе, доктор!
— Да что вы, Захар Миронович, вот вам крест, Можар
совсем ни при чем. Так и просил передать: в страшном сне не мог себе
представить. Вы ж знаете, Семен Семеныч — добрейшая душа, он понятия не… его
тогда и в городе не было, это все Гнатюк, это он прислал своих пацанов —
разбираться. Просто выяснить, правда ли, что Босота втихаря готовил второго Рубенса.
Гнатюк, конечно, озверел. Варёнов так и сказал…
