Потом Везич снова зашел к себе в кабинет и долго сидел за столом, обхватив голову крепкими костистыми пальцами. Он видел свое отражение в полуоткрытом окне и вспомнил художника, у которого Лада снимала ателье. Тот говорил, что по форме пальцев может определить характер человека, как, впрочем, и по походке. «Человек, — говорил он, — ставящий ступни косолапо, скрытен, а тот, который расставляет мыски, словно солдат по стойке «смирно», обычно рубаха-парень. Тот, у кого ногти плоские и короткие, склонен к уголовщине, а человек, у которого ногти красивой, удлиненной формы, как правило, относится к людям с врожденным благородством».
Везич краем глаза поглядел на свои ногти, а потом глаза его остановились на стрелках часов.
«Наверно, пора, — подумал он. — Иво должен закончить репортаж хотя бы вчерне. Мы поедем с ним к Взику, и тот прикажет этот репортаж напечатать, а потом я поеду в клуб «Олень».
Он позвонил в «специальный сектор» и попросил подготовить в клубе «Олень» столик для беседы.
— На две персоны? — спросили его.
— Именно, — ответил Везич. — Только подальше от оркестра.
Приехав к Иво — парень точно объяснил ему дорогу, — Везич отворил скрипучую калитку и прошел к маленькому флигелю. Хотя дверь не была заперта, он нажал кнопку звонка и заметил, что звонок самодельный, привезенный с гор. Там вешают именно такие медные колокольчики возле двери, потому что каждый гость в радость и приветствовать его надо легким медным торжественным перезвоном.
Никто не ответил Везичу, и он решил, что Иво заработался. Приоткрыв дверь, он спросил:
— Можно?
Везич вошел в маленькую темную переднюю, постоял мгновенье, привыкая к темноте, потом разглядел клеенчатую дверь, которая, видимо, вела в комнаты, распахнул ее и сразу же почувствовал на шее и на запястьях хваткие, сильные руки. Но не это потрясло его — он увидел лужу крови на полу и лежащего в этой луже Иво; молодую женщину, как видно, жену его, на залитой кровью кровати; а на столе, завалившись на спину, странно, будто переломанный, громоздился труп старухи. Потом ему бросились в глаза торчащие из корытца желто-синие ноги младенца, и Везич почувствовал, как к горлу подступила тошнота.
— Господин полковник! — услышал он недоумевающий голос капитана криминальной полиции. — Почему вы здесь?!
Незнакомый Везичу человек в штатском укоризненно посмотрел на капитана.
— Тише, пожалуйста, возможен еще один гость.
…Через два часа Везича отвезли в тюрьму. Капитан извиняющимся голосом пояснил, что таков приказ — убийство молодого журналиста объясняется, видимо, политическими мотивами. На вопрос Везича, почему капитан так убежден в этом, ответа не последовало.
— Обычная формальность, господин полковник, — сказал человек в штатском, — дело об убийствах должно быть соответствующим образом оформлено. Прокуратура снимет с нас голову, если мы не доставим вас в тюрьму для первичного допроса, туда уже вызван следователь.
Следователя в тюрьме не оказалось. В кабинете, куда привели Везича, сидел майор Ковалич.
Везич понял все в тот момент, когда его обыскали в доме Иво. Против него велась операция, и он проиграл ее. Везич мог допустить всякое: и удар в спину, и провокацию, и предательство в Белграде, но представить себе, что его «возьмут» на убийстве семьи несчастного журналиста, который так радовался, когда Взик поручил ему первый ответственный репортаж, он, естественно, не мог.
— Ну как? — спросил Ковалич.
— Вы зря сунулись в это дело, — ответил Везич. — Вы сейчас не просто рискуете. Вы сейчас нарушаете присягу.
— Не понял…
— Я задержан?
— Да.
— На каком основании?
— Вы задержаны по подозрению.
— В чем?
— Вы знали репортера Иво Илича?
— Знал.
— Где вы с ним познакомились?
— Знаете что, майор, целесообразно вести беседу в присутствии адвоката.
— Вы крепко подзабыли процессуальный кодекс, Везич. Беседу нам предстоит вести с глазу на глаз. Если бы я проводил допрос, тогда дело другого рода.
— Я бы хотел, чтобы наша беседа оказалась допросом.
— Это завтра. Сегодня ничего не получится.
— Отчего так?
— Поздно. Рабочий день кончился в три часа. Прокуратура не планирует убийств.
— А вы? Специально задержались?
— Нет. Приходится работать за двоих — начальник болен.
— Ковалич, лучше будет, если вы отпустите меня.
— Сейчас?
— Сейчас.
— Вы бы могли отпустить подозреваемого? На моем месте вы отпустили бы человека, который пришел на квартиру, где было совершено преступление? А когда я задаю вам вопросы, чтобы помочь делу, вы отказываетесь отвечать и требуете адвоката.
— Поставьте в известность о случившемся начальника управления.
— Я знаю, что мне надлежит делать, Везич.
— Вы хотите сказать, что генерал уже в курсе?
— Вы, наверно, не раз говорили подопечным: «Здесь я задаю вопросы»?
Везич ощутил бессильный гнев.
«Только бы не сорваться, — подумал он. — Они выигрывают время. Они уже выиграли время».
— Если я отвечу на ваши вопросы, вы отпустите меня?
— Это будет зависеть от вас.
«Он здорово работает на них, — подумал Везич. — Интересно, давно ли? Сколько же людей они заставили служить себе?!»
— У вас, видимо, есть предложение для меня? — спросил Везич.
Ковалич перестал рисовать странные геометрические фигуры и, отложив карандаш, внимательно и сострадающе посмотрел на Везича.
— Предложения нет. Есть вопрос: с кем бы вы хотели увидеться?
«Точно. Он работает по их сценарию, — понял Везич. — Но они чего-то хотят от меня. Значит, еще не все потеряно. Надо соглашаться. Надо соглашаться на все. А потом срочно в Белград. И напрямую к премьеру. Должен же он думать о себе хотя бы?!»
— Вы можете устроить мне встречу с любым человеком?
— Допустим.
— Допуск — понятие растяжимое.
— Для вас могу устроить встречу с любым человеком.
— Даже с иностранцем?
— С иностранцем? — удивился Ковалич. — Это исключено.
— А найти моего приятеля в городе и сказать ему лишь одно слово «согласен» можете?
— Кто этот человек?
— Ковалич, либо я прекращу разговор и попрошусь в камеру, либо вы ответите мне «да» или «нет».
— Я отвечу вам иначе. Я отвечу вам: боюсь, что уже поздно.
Везич посмотрел на часы. Было семь часов сорок пять минут.
