Джеку Эру обрадовался, посадил на свое место сержанта, только-только прилетевшего из Штатов, сказал, что уезжает на два дня, срочное дело, потащил фронтового друга в тайный бордель на Ремерштрассе, там же и кормили — домашняя кухня: зайчатина, фазаны и седло козы; хозяйке притона фрау Рубих приказал запереть двери, никого не пускать; выстроил девиц, их было девять — на все вкусы; предложил Джеку выбрать для облегчения: «Вечером поедем в кабаре, там есть кое-что для души, выступим по первому разбору, как я рад, чертяка, что ты выбрался ко мне, вот уж не ждал, надо было позвонить или прислать телеграмму, я б тебе снял особняк в предгорьях с тремя потаскушками, обожаю, когда три девки моют ноги, ты ведь учил в колледже про цезарей, почему им можно, а нам заказано?»
Гудел и всю ночь. Наутро проснулись желтые, изжеванные; Кулл сразу же бросился в церковь, вернулся через сорок минут, сделал «блади-Мэри», присыпал перцем и солью; прошла хорошо, звонко; повторили по второй, лоб осыпала испарина: «Сейчас поедем в турецкую баню, она моя, на мои деньги построили, бери свою Анну-Лизу, а я, пожалуй, возьму Ингрид, прекрасная массажистка».
— Слушай, Кон, давай без девок, а? — попросил Джек Эр. — У меня к тебе просьба… Я же тут по делам. Мой клиент интересуется одним парнишкой… Его тут пришили… Надо разобраться… Поможешь?
— Если не смогу, то купим! — Кулл рассмеялся. — О чем ты, Джек?! Мы здесь, слава богу, хозяева! Девки не помешают, правда. Массаж после пьянки возрождает! А делом займешься завтра, дам тебе машину и солдата, который знает язык гансов, кого надо — расстреляем, кому надо — сунем банку ветчины, раскроешь преступление за час. Ты вообще бери дома дела, связанные с Германией. Пока я здесь, можешь сделаться новым Пинкертоном, от заказов не будет отбоя, честно!
— Слушай, а в Гамбурге у тебя есть связи?
— В этой сожженной деревушке на севере?! Нет, так купим. — Кулл снова рассмеялся. — Там сидят британцы, в детстве проглотили аршин, сплошная фанаберия… Нет, кто-то у меня там есть! Поспрашиваю своих гансов, они сделают все, что тебе надо.
— Спасибо. Мне бы там арендовать дом — под оффис.
— Зачем?! На севере?! У англичан?! Я тебе здесь выставлю три прекрасных дома, выбирай!
— Мне нужно на севере. Чтобы связь с портом, поездки…
— Ладно. Давай жахнем еще по одной, поедем в баню, а завтра с утра начнем заниматься делами.
— Слушай, а в архиве у тебя нет людей?
— В каком?
— Ну, где дела нацистов собраны…
— Майкл Мессерброк мой приятель, у него все нацисты в руках… Запомни: Майкл Мессерброк, завтра сведу…
…Из морга тело Мартенса уже отправили в Норвегию; Эр попросил ознакомить его с заключением экспертизы; текст был написан по-немецки, готическим шрифтом; солдат, которого Конрад придал Эру, с трудом продирался сквозь стрельчатость странных букв.
— Зачем писать сложно и непонятно?! — Парень сердился. — Есть же нормальный латинский шрифт!
— Как зачем? — Эр усмехнулся. — Ты не понимаешь зачем? Ведь их фюрер хотел, чтобы немцы были особой нацией. Он сохранял традиции. Все должны читать и писать так, как в прежние столетия. Он же говорил про исключительность нации. Остров в Европе. Будущие владыки мира, псих ненормальный… Бедные дети… Каково-то им было мучиться с этим долбанным алфавитом?! И все ради прихоти психа! Ну, так что пишет этот долбанный врач?
— Он пишет… что смерть наступила от отравления спиртом… Вроде бы получается так, что этот хмырь из Норвегии жахнул древесного спирта… От него либо слепнут, либо отбрасывают копыта… Кто как… Вот если по утрам лопаешь поредж на сливках, то вроде бы можно оклематься, в овсе много витаминов… Конь же не ест мяса, а сильнее собаки! А ведь та мяса жрет до отвала. — Солдат рассмеялся. — У нас дома — до отвала, а здесь люди про мясо уж и не помнят…
— Как фамилия этого самого эскулапа?
— Кого? — Солдат не понял. — О ком вы спросили?
— «Эскулап» на иностранном языке означает «доктор медицины».
— А… Фамилия у него какая-то слишком уж длинная… Сейчас, я по слогам… До-брен-дер… Франц Добрендер…
— Я был на вскрытии не один, — ответил доктор Добрендер, внимательно рассматривая лицо Джека Эра; на переводчика он не обращал внимания, словно бы его и не было в комнате. — Там был офицер вашей армии, можете обратиться к нему…
— Обращусь, — пообещал Джек Эр. — Это уж как полагается. Фамилию помните?
— Вам скажут в морге.
— Вы приехали в морг? А в отель? Не были там, где нашли покойного?
— Я же судебный эксперт, а не врач скорой помощи.
— В отеле, где нашли труп доктора Мартенса, мне сказали, что вы прибыли туда. Вместе с врачом скорой помощи.
— Это неправда. Я туда прибыл, когда меня вызвал врач скорой помощи, зафиксировавший смерть.
— Значит, вы все-таки были в отеле?
— Да, был. Разве я это отрицаю?
— И у вас не создалось впечатления, что доктора Мартенса привезли в номер мертвым?
— Опять-таки это не моя забота. Это дело прокуратуры. Вашей военной прокуратуры в том числе… Там и наши были, из криминальной полиции, но ведь нашим ничего не позволяют… Все дела ведет ваша служба… Мы только оформляем то, что говорят ваши люди.
— Кто из ваших был в отеле?
— Не знаю… Кто-то из молодых, не помню…
— Но Уго Шранц был?
— Да, господин Шранц приехал перед тем, как тело отправили в морг для вскрытия.
— Следовательно, вы убеждены, что Мартене отравился древесным спиртом?
— И ваши люди, и я убеждены в этом.
— Ладно. — Джек Эр поднялся. — Я еще приглашу вас. Для беседы.
— К вашим услугам, — ответил доктор Добрендер.
А где мне его мять, подумал Джек Эр, садясь в «виллис». А мять придется, он многое знает.
Основания так думать у него были. Ответ, полученный им по телефону из Осло, гласил, что древесный спирт был влит в кишечник покойного доктора Мартенса уже после того, как наступила смерть.
Зафиксирована также точка от шприца в ягодице, однако установить, что было введено в организм Мартенса, не представлялось возможным; ясно только, что в мышечной ткани остались следы никазинтронуола, быстродействующего яда, производимого в свое время в тайных лабораториях «ИГ Фарбениндустри».
У Джека Эра были все основания считать, что этот яд был вколот Мартенсу после того, как тот начал работать в архивах СС, СД и абвера, получив на то соответствующее разрешение того самого Майкла Мессерброка, о котором вчера говорил Конрад Кулл.
Даллес, Макайр, ИТТ, Визнер (сорок седьмой)
Эухенио Пареда долго стоял перед зеркалом, разглядывая свое лицо: ранняя седина на висках; рубленые морщины на лбу, — перед тем как перебраться сюда, в столицу Чили, работал на медных рудниках, работа адовая, пропади все пропадом. Он долго стоял перед зеркалом: глаза потухшие, словно бы лишенные зрачков, тусклые.
