Ну ладно, допустим, сотню-другую «ойро» она могла потратить уже здесь, в Кёниге, на разные мелочи… Бизнесмен Борис Найман, который составлял ей здесь компанию, утверждает, что крупных покупок Поплавская не делала. Так куда, спрашивается, подевалась остальная, немалая, в общем-то, особенно по местным меркам, сумма европейской валюты?..
В другом свертке обнаружилась долларовая наличность: пять с половиной тысяч баксов двадцатками, полтинниками и сотнями. А также пустой бланк литовского паспорта нового образца, без фотографии.
— Это добро мы тоже изымаем, — распорядился майор милиции Михайлов. — Внесите в протокол.
— Вот же сволочь!.. — подала реплику сожительница Богатырева. — Скотина просто.
— Кто? — обернулся к ней Михайлов.
— Да Богатырев, кто же еще! — тараща на разложенные по столу купюры глаза, сказала подруга владельца квартиры. — Я просила шубку купить, а он сказал — не на что. Выходит, он мне врал?
«Все найденные здесь купюры надо срочно проверить на «пальчики», — решил про себя. — Плохо только, что сегодня суббота: по выходным в лаборатории у криминалистов дежурит какой-то сопливый практикант, который ни хрена не волокет в этих делах… Особенно внимательно надо проверить все европейские купюры: чем черт не шутит, а вдруг на каких-то из них обнаружатся отпечатки пальцев не только Богатырева и иных неизвестных нам личностей, но и Поплавской? Хотя странно все это, очень странно…»
Обдумав все хорошенько, Михайлов решил сделать два телефонных звонка.
Во-первых, надо позвонить Санычу в «Приморскую» или же по сотовому, если он где-то ездит по делам, и сообщить, что у них состоялась еще одна поклевка. И забить ему стрелку, чтобы рассказать о результатах обыска у Богатырева.
А во-вторых, придется разыскивать по домашнему номеру опытного эксперта и просить, чтобы он срочно явился в лабораторию и сделал экспертизу (ну а проставляются ему пусть москвичи, у которых, кажется, денег куры не клюют).
В этот же день, ближе к вечеру, Саныч позвонил в московский офис компании, напрямую связавшись с Михаилом Гуревичем.
— Михаил Аркадич, у меня есть важная новость.
— Слушаю тебя, Саныч.
— Сегодня одна из милицейских служб, с которой я контактирую, проводила обыск в квартире у человека, связанного с местным криминальным миром. В тайнике у него были обнаружены деньги, в том числе тысячу двести евро сотенными купюрами, на которой экспертиза обнаружила «пальчики» Юлии Аркадьевны…
— Что? — изумленно произнес на другом конце провода Гуревич-младший. — Юлины отпечатки? На деньгах? А эту сволочь уже арестовали, да? У кого деньги нашли? А сообщников выявили? Может, и про Юлю уже что-то известно?
— Человек, в квартире у которого были найдены купюры с отпечатками Юлии Аркадьевны, исчез примерно в те же сроки, что и ваша сестра. И, к величайшему сожалению, до сих пор не только не допрошен, но и неизвестно вообще, где он и что с ним…
На другом конце провода повисла мертвая тишина.
— Михаил Аркадич, все не так уж и плохо, — сказал в трубку Саныч. — Клубочек-то постепенно разматывается… а это самое главное!
— Саныч, ты кандидатуру местного адвоката уже подобрал? — упавшим голосом спросил Гуревич.
— Да, конечно. Община порекомендовала… Я с ним уже имел встречу и обо всем договорился. Он согласен в случае необходимости представлять наши интересы. Когда мы закончим этот разговор, я направлю вам факс со всеми данными… Вот что я хотел еще спросить… Те бумаги, что я вам послал, уже перевели с идиша на русский?
— Перевели. Я, правда, не успел детально с ними познакомиться… Отец смотрел несколько страничек и сказал, что это записки кого-то, кто прошел через вильнюсское гетто. Я не думаю, Саныч, что эти бумаги тебе как-то пригодятся в ходе расследования.
— Все же перебросьте мне копию… желательно прямо сегодня.
Глава 29
ИЗ НАШЕГО ПРОКЛЯТОГО ДАЛЕКА (3)
Следующие двенадцать часов — а может, десять или все пятнадцать, у нее ведь нет при себе часов — оказались для Поплавской самыми, пожалуй, трудными, с тех пор как она очнулась здесь, в этом тесном, темном узилище и в какой-то мере стала осознавать всю тяжесть постигшего ее несчастья.
Все это время, между двумя визитами в камеру старика, между «утром» и «вечером», Юля находилась в тяжелом пограничном состоянии и была совершенно не в силах ни спать, ни тем более бодрствовать, оставаясь и далее в этой кромешной тьме и полной неизвестности.
В какой-то момент она подумала, что ее бросили здесь, забыли… она стала кричать, пытаясь кого-то вызвать, но никто, даже старик, на ее зов не откликнулся.
Даже ее специальные знания в области психологии и других смежных наук сегодня как-то слабо помогали ей справляться с отчаянием, страхом и тотальным чувством одиночества.
В какой-то из мучительно долгих моментов ее существования в этом изолированном от остального мира темном уголке Юля подумала, что сегодня, наверное, суббота.
Она могла ошибиться, конечно. Неизвестно ведь, сколько времени ее пичкали наркотиками, до того как она очнулась и пришла в себя. Так что сегодня мог быть понедельник, четверг или любой другой день недели.
Но Юля решила для себя, что сегодня — суббота. Вернее, вечер пятницы, переходящий в ночь на субботу, а затем и, собственно, субботний день — иудейский шабат.
Когда ей стало совсем плохо, совсем невмоготу, она прочла едва ли не единственную молитву, которую знала целиком и назубок: «Шма, Исроэль! »
[29]
…Ну а к кому или чему, спрашивается, она сейчас еще могла обратиться за помощью и поддержкой?
Когда она услышала знакомые шаркающие шаги за дверью и увидела чуть забрезживший — на короткое время, пока в коридоре вновь не выключили электрическую лампочку — по контуру двери свет, она была рада появлению хоть какого-то живого существа почти так же, как Робинзон, когда обнаружил на своем одиноком необитаемом острове Пятницу.
— Ну скажите же что-нибудь! — почти взмолилась Юля, обращаясь к занятому исполнением своих нехитрых обязанностей старику. — Вы литовец, да? И что? По-русски совсем ничего не понимаете? Шпрехен зи дойч ?
[30]
Ду ю спик инглиш ?
[31]
Ах ты, беда какая… Как же мне с вами поговорить?! Ну скажите хоть что-нибудь на своем родном языке!.. Мне показалось в прошлый раз, или вы обругали меня наркоманкой и проституткой?..
Старик внес в камеру большой закопченный чайник с кипятком, затем принес ведро холодной воды и голубенький пластиковый таз. Сделав еще одну ходку, он доставил в камеру миску с вареной картошкой, а также кусок мыла в половинке пластиковой мыльницы и сложенную в несколько раз тряпицу, призванную, вероятно, заменить узнице банное полотенце.
