– Встать! – гаркнул он.
Медленно поднимаюсь. В руке он держит резиновую дубинку.
– Шевелись, сволочь!
Меня вытолкнули в коридор. Там стоят человек десять ментов и двое моих товарищей по камере. Последние – лицом к стене. Меня ставят рядом с ними.
Первый удар пришелся по спине. Я взвыл от боли и попытался увернуться от второго. Дубинка обрушилась на плечо. Цела ли ключица? Падаю на пол, краем глаза заметив, что моим товарищам не легче. Пожалуй, тяжелее. Я более резистентен к боли, потому что умею иначе к ней относиться. Я где-то читал, что японских ниндзя учили выносить пытки, для этого нужно научиться ждать боли и готовить себя к ней, как к наслаждению. Но это не так-то просто. Хуже всего злость. Чем больше злости, тем больнее. Надо принять боль.
Я сжал зубы, я свернул свой мозг, как деревенский силач сворачивает кочергу, я почти победил, почти настроился, почти перестал чувствовать. И тогда они прекратили.
Нас мешками втащили в камеру и бросили на кровати.
Мы играем в пытки. Они это серьезно. Серьезнее некуда!
Я с трудом приподнялся на локте, достал носовой платок и стираю с губ кровь.
– Я требую врача и адвоката! – крикнул я в пространство и закашлялся. На платке прибавилось крови.
– Зря ты так, – с трудом выговорил Глеб. – Все равно ничего не добьешься.
– Я добьюсь! И вам советую. Врач должен освидетельствовать побои. Если мы докажем применение пыток, все наши показания можно будет выбросить в мусорное ведро. Наплели уже про себя лишнего?
Он махнул рукой.
– Раньше сядешь – раньше выйдешь!
Принесли завтрак, точнее, кипяток и хлеб.
– Амелин!
С трудом слез с кровати и подошел к окошку. Каждое движение – боль.
– Я объявляю сухую голодовку до того момента, когда встречусь с врачом и адвокатом.
Парень в окошке еще стоит с минуту, потом удаляется.
– Зря ты так, – повторил Глеб, а Вася закивал из солидарности. – От них откупиться можно. А то могут и каждую ночь бить.
– Это не инициатива тюремщиков.
– Бьют-то они. У тебя куртка кожаная, хорошая… Я ничего такого, но ведь из-за тебя же били. Ты, может, железный, а нас пожалей.
– Обойдутся! – сказал я и отвернулся к стене.
– Слышь, ты пришил-то кого?
– Что?
– Ну, убил кого?
– Никого.
– Как? А убийство с особой жестокостью?
– Так я же не говорил, что убил. Я говорил, что у меня такая статья. Но убить могу (это если вы о куртке).
От обеда я отказался без всякого сожаления. Даже с голодухи не хотелось есть такую бурду. Потом отказался от передачи. Уже совершенно с другим чувством. Я думал о Кабоше и Джин. От них, конечно, от кого же еще. Я представил себе Джин, укладывающую сахар и банки с вареньем. Как-то нечестно отвергать их заботу.
Потребовал бумагу и ручку. Дали карандаш и тонкий желтый листок. Написал заявление о голодовке. Ни врачом, ни адвокатом даже не пахло.
На следующий день я еще ходил на прогулку. На третий – у меня подкосились ноги, и я сел в прогулочной камере, прислонившись спиной к стене. Никто не обратил внимания. Так и сидел до конца. Пока вошедший тюремщик не поставил меня рывком на ноги.
Меня довели до камеры и втолкнули внутрь. Я смог не упасть и тяжело опустился на кровать.
– Зря ты так, – сказал Вася. – Поешь! А то совсем доходяга стал, молодой парень!
– Нет.
– Они подождут, пока у тебя синяки пройдут, потом пустят врача, – поддержал Глеб. – Их врача, между прочим. Он и заметит что – все равно не запишет. Только доживешь ли?
– Я крепкий.
Вася покачал головой.
– Слышь? – снова окликнул он. – Ты прости нас, мы куртку твою отдали. Очень уж она начальнику смены приглянулась.
Я приподнялся на локте и гляжу на него. И в моем взгляде, верно, еще осталось много стали – так что он опустил глаза. Хрен с тобой, исполнитель! Я перевел взгляд на Глеба. Он тоже не выдержал, отвернулся.
– Думаете, теперь не убью, слаб стал? – Я поднялся с кровати и шагнул к нему. Сам удивился, что не шатаюсь. Эх! Не ко времени эта свара.
Глеб не пошевелился, так и сидит, опустив голову.
– Прости нас. Не говори, что крысы. Иначе от нас бы не отстали – забили до смерти. Прости, Господин.
Я усмехнулся.
– Я не могу быть вашим Господином.
– Почему?
– Потому что я не могу вас защитить. Только что от себя… Ладно, хрен с ней, с курткой.
Я повернулся к нему спиной, инстинктивно ожидая удара. Но удара не последовало.
– Спасибо, – тихо сказал он.
О духовности мазохистов
Маркиз
Весна все того же прошлого года. Жюстина стоит у открытого окна, любуясь красноватыми облаками кустов возле дома. Дует свежий апрельский ветер, пахнущий оттаявшей землей. Вечер. Закатное солнце вливается в комнату, падая куда-то за Москву-реку.
После визита Небесного Доктора минула неделя.
Я отхожу вглубь комнаты, сажусь на кровать.
– Ты готова?
– Да. Я не буду закрывать.
Жюстина задернула шторы поверх открытого окна, и они встрепенулись и заиграли под весенним ветром, окрашивая багровым оранжевый закатный свет.
Сбросила красный шелковый халатик с китайской вышивкой и опустилась передо мной на колени.
(Я решил слегка изменить сценарий, не представляя, к чему это может привести.)
– Руки!
Она с поклоном протягивает их перед собой. И я застегиваю кожаные наручники на запястьях. Преданно и покорно смотрит на меня. В лучах заката русые волосы отливают медью.
В фильме «Титаник» есть сцена, когда герой просит героиню закрыть глаза, перелезть через ограждение палубы и встать на мысу корабля, раскинув руки. Он держит ее за талию, и она словно летит над морем. Очень раскрученная сцена, на всех рекламных кадрах и плакатах, центральный эпизод, гвоздь программы и хит сезона.
В этой сцене мне чудится нечто Тематическое. Да, конечно, можно увидеть Тему в чем угодно, зависит от восприятия. Но это абсолютное доверие! Нижний также вверяет жизнь партнеру во время экшен.
Я не стал приказывать. Я поднял ее с колен и положил на кровать. Завел руки за голову и приковал к спинке второй парой наручников.
– Жди!
Вышел и закрыл дверь.
Жюстина терпеть не может, когда я оставляю ее одну связанной. Если уйти из дома на пару часов – это действительно опасно. Мало ли что! Потоп, пожар, короткое замыкание! Но я только на кухню продезинфицировать иглы. Десять минут. Правда, Жюстина об этом не знает.
