А если раб сорвал Знаки – так, скорее всего, Господин его легонько выпорет по первому разу, а не палачу отдаст. А второго раза, скорее всего, и не будет.
– Ну хорошо. – Я положил руку ему на плечо. – Первая поза покорности!
Я слегка усиливаю нажим в первом Знаке и на полпальца развожу пластины второго. Пора, через два дня будем в городе.
Мы остановились в маленькой гостинице в двух кварталах от Дома Собраний.
Хозяин окинул взглядом Юстову рубаху без пояса и шею без ошейника и сразу все понял.
– В Дом Собраний?
Я кивнул.
– Скоро?
– Завтра.
Он явно разочарован.
– Но мне надо задержаться еще на неделю, – сказал я. – Дела!
– Вот это правильно! – обрадовался хозяин. – Немилосердно тащить раба в дорогу сразу после Дома Собраний.
Юсто обеспокоенно посмотрел на меня: «Почему немилосердно?»
Я улыбнулся и обнял его за плечи.
– Завтра все узнаешь.
У хозяина гостиницы целых три йалайти, которых он накупил явно не для наслаждения плоти, а по чисто практическим соображениям – много в гостинице работы. Мы занимаем небольшую комнату на втором этаже, и все трое рабов нам прислуживают. Юсто с удивлением наблюдает за тем, как ему стелют циновку и одеяло у моих ног. Почему не он прислуживает, а ему?
– Сегодня такой день, Юсто, – говорю я и улыбаюсь. – Точнее, завтра такой день.
После обычных процедур снятия Знаков и мытья, я приказал ему не одеваться и преклонить колени возле циновки.
– На пятки не садись, – сказал я. – Запомни. Это вторая поза покорности.
Все-таки красивый, стройный, ладный. И маленький недоразвитый пенис. Вот он ему совсем не нужен. Всего лишь атавизм. Как у насекомых, рабочие пчелы – недоразвитые самки или самцы. У людей йалайти рождаются гораздо реже, и у них есть свой тип сексуальности, но эта штучка на него совершенно не влияет и давно несет лишь символическую функцию.
Я беру красную ленту, пропитанную специальным клейким составом, и начинаю обматывать вокруг его пениса.
– Зачем это? – спрашивает Юсто.
– Ты не должен задавать вопросов, – строго говорю я.
– Извините, Господин.
– Это еще один Знак моей власти. Не больно?
– Немного щиплет.
– Скоро пройдет.
Его пенис превратился в красный толстый кокон с отверстием на конце. Верхний неклейкий слой отливает атласом.
Я поставил ему Знаки, раздвинув второй на максимальную ширину.
– Все. Теперь одевайся и ложись спать.
Спит он плохо, все время вертится и постанывает. Да, признаться, и я волнуюсь накануне следующего дня.
Только проснувшись, он взмолился.
– Господин, ради бога, снимите новый Знак, очень больно!
– В Доме Собраний, – жестко ответил я.
Он поскулил еще, но, казалось, смирился. Безропотно оделся в новую белую рубаху и штаны. У меня с собой еще один комплект одежды – черный, тот, что носят занесенные в реестр рабы, тот, что он наденет после Дома Собраний.
Я взял сумку со всем необходимым, и мы вышли из гостиницы.
Возле закрытых дверей Дома Собраний, на мраморной лестнице уже ждали двое: раб без ошейника в такой же белой рубахе, как у Юсто, и его Господин.
Я вежливо поклонился, но познакомиться мы не успели: тяжелые двери медленно открылись, и священник в желтых одеждах слегка склонил голову и жестом руки пригласил их внутрь.
– Придется подождать, – сказал я Юсто.
– Долго?
– Полчаса-час.
Он вздохнул.
Вскоре мы услышали скрип открываемых дверей и обернулись. На пороге Господин и его раб (уже в ошейнике), а на шаг позади застыл священник, раскинув над ними руки в прощальном благословении.
Я заставил Юсто преклонить колени.
Они сделали шаг вперед, и их осветило рассветное солнце. Одежда раба в крови: пятна крови возле сосков и на штанах, между ног. Юсто смотрит во все глаза, он побледнел. А на губах вышедшего раба застыла блаженная полуулыбка, составляющая с кровавой рубахой страшный контраст. Юсто впился глазами в эту улыбку и побледнел еще больше.
Господин и инициированный раб спустились по лестнице, а священник махнул нам рукой.
– Заходите!
Юсто, не поднимаясь с колен, обнял мои ноги и взмолился:
– Господин! Не надо! Давайте туда не пойдем!
– Встать! – Так жестко я с ним еще не говорил.
Он зарылся лицом в мои колени, его плечи затряслись.
– Встать! – гаркнул я. – Где твоя честь? Где твоя храбрость?
К нам подходит священник, наклоняется, кладет руку ему на плечо. Он высок и худ, изыскан и властен. В другом мире, где остались наши тела, он носит иное имя: Небесный Доктор.
– Могу я к нему обратиться? – спрашивает он. – Как его зовут?
– Да. Юсто.
– Ты любишь своего Господина, Юсто?
– Да, – тихо говорит он.
– Тогда ты должен это сделать. Инициация болезненна, но необходима.
Юсто, всхлипывая, поднимается на ноги.
– Ты сейчас можешь уйти, – продолжает священник. – Но тогда ты опозоришь и себя и Господина. Никто больше не возьмет тебя. Ты станешь изгоем, нищим, просящим подаяния. Твое тело иссохнет и состарится без власти Господина, а ум помутится. Ты этого хочешь?
Юсто замотал головой.
– Тогда вытри сопли, наберись мужества и иди.
Я обнял его за плечи, и мы пошли по длинному коридору между рядов тонких янтарных колонн. Коридор оканчивается залом под высоким куполом, в окнах сияет рассвет. Зал пуст, в центре – круглый провал, окруженный балюстрадой. Туда, вниз, уходит широкая лестница.
В сопровождении священника мы начали спускаться.
Стало совсем темно. Свет дают только укрепленные по стенам факелы.
Мы оказались у массивных деревянных дверей, и священник распахнул их перед нами.
Этот зал меньше верхнего. По стенам поднимаются амфитеатром мраморные кресла в семь рядов. Все места заняты священниками, входящими в совет. Свет факелов играет на желтых одеяниях, делая их подобными пламени. Кратер из огня, и на дне – небольшой мраморный круг.
Над кругом нависает перевернутый шатер из белого камня, увенчанный хрустальной иглой, на ее конце – кольцо светлого металла, то самое, о котором я рассказывал Юсто. К нему привязывают рабов во время казни веревкой.
Навстречу игле поднимается мраморный цилиндр с плоской вершиной. Словно древесный пень. Он покрыт белой салфеткой. Я подхожу и выкладываю на него Знаки власти, постоянные, те, что поставлю Юсто сейчас: и для сосков, и для ануса.
