Кстати, у китайских казней, в отличие от японских, есть своя специфика. Их орудия тоже неинтересны: подручные материалы да времянки из досок и бамбука. Однако методика любопытна.
Одна из таких казней называлась «стоять в бочке». Осужденного ставили в высокую бочку, в верхней крышке которой было отверстие для головы. На дно бочки насыпали толстый слой негашеной извести и подкладывали несколько черепиц, которых приговоренный едва касался ногами. Так он должен был простоять сутки. На следующий день одну из черепиц убирали, а в известь наливали воду, так что ядовитые испарения окутывали все тело жертвы. Это продолжалось несколько дней, и человек постепенно повисал на шее. Наконец убирали последнюю черепицу. Тогда ноги оказывались в бурлящей извести, которая разъедала плоть, а шея под тяжестью тела сдавливалась, и наступало медленное удушение.
Восточные казни вообще неспешны. И дальневосточные, как правило, дольше ближневосточных. Скажем, традиционная иранская казнь сажание на кол, позднее заимствованная Россией, все же быстрее. Русские вообще не отличались изобретательностью в данной области. Все импортное. К истинно российскому ноу-хау можно, пожалуй, отнести только порку горящим березовым веником, привязывание за ноги к двум склоненным березкам, которые, выпрямляясь, разрывали осужденного, и сожжение в деревянной клетке, которое применяли к еретикам. Впрочем, за оригинальность последнего уже не ручаюсь. Да еще сотрудников ГРУ, перешедших на сторону врага, говорят, заживо сжигали в гробах в крематории.
Есть нации садистские и есть мазохистские. Русские, боюсь, относятся к последним. Был короткий всплеск садизма: революция, потом Иосиф Виссарионович. Тогда и возвысились. А кто сейчас впереди планеты всей? Англичане. Точнее, их наследники американцы, страна, в которой казнят чуть ли не больше, чем в Китае. Так что делайте выводы, Жюстина, кто правит миром.
Но вернемся к долгим китайским казням. Была еще одна близкая к «стоянию в бочке»: бамбуковая клетка. Представьте себе усеченную пирамиду из четырех толстых шестов выше роста человека. В верхней и нижней части шесты скреплены перекладинами. Наверху набито несколько бамбуковых дощечек с отверстием для головы. Жертве связывали руки и ставили в такую клетку, подкладывая под ноги несколько черепиц. Черепицы постепенно убирали, и осужденный повисал на шее – наступала медленная мучительная смерть.
Впрочем, богатый человек мог избежать наказания. У ворот ямыня, китайского суда, всегда можно было найти бедняка, который был готов за определенную плату подменить вас под ударами бамбуковых палок, а то и в бочке с известью. Дети из бедных семей шли на смертную казнь, чтобы хоть ненадолго поддержать родственников.
А вот в Японии не было такого, не было, и все. Чтобы самурай нанял какого-нибудь простолюдина, чтобы тот совершил за него сэппуку? Нет уж, увольте! Он и делать-то этого не умеет, смерд!
Авторитет власти в Японии был столь велик, что если рядом с тюрьмой начинался пожар – страшное бедствие для домов из дерева и бумаги, – то арестованных отпускали под честное слово, хотя им грозил очень серьезный штраф, если они не вернутся к определенному сроку.
Док снял со стены деревянные наручники.
– Дайте руки, Жюстина.
Я вспомнила о том, что Кабош считает Дока весьма опасным человеком, но, с другой стороны, если произойдет то, зачем я пришла сюда, я буду куда более беспомощна. БДСМ – вообще опасное развлечение.
Честно говоря, я заслушалась.
– Да не так, Жюстина! – воскликнул он. – Одну руку поверх другой, как подходят к причастию.
Наручники замкнулись на запястьях, щелкнул замок. Конструкция кажется довольно несерьезной.
– Они использовались для наказания, а не для предотвращения побегов. Арестованным преступникам руки связывали веревкой. А вот за незначительные проступки могли приговорить к нахождению в таких наручниках на срок тридцать, пятьдесят или сто дней. Наказуемый при этом находился дома, но замок наручников опечатывался и периодически проверялся. Как видите, снять наручники, не повредив печать, не составляет труда. Однако за это налагалось наказание вплоть до смертной казни, так что это происходило не слишком часто.
Я смотрю на Дока во все глаза, и мне страшно и сладко одновременно.
– Я читал ваши рассказы о пытках в Интернете, – продолжил он. – Слог хороший, но видно, что человек этого на себе не испытал, или испытал, но в очень облегченной форме. Некоторые вещи стоит сначала попробовать. Как вы считаете?
– Я предпочла бы остаться живой.
– Любую пытку можно остановить. Здесь каждый девайс был, по крайней мере, однажды использован.
Я, наверное, побледнела и поискала глазами, куда бы сесть. Рядом стоит широкий топчан, обитый кожей, вероятно, служащий одним из станков, – я опустилась на него.
Небесный Доктор рассмеялся.
– Да вы не беспокойтесь! Я свято блюду принцип добровольности и никогда ничего не сделаю без вашего согласия.
– Неужели находились добровольцы?
– На все находятся добровольцы! – с улыбкой сказал он, и я почувствовала себя Жюстиной де Сада где-нибудь в подземелье Бенедиктинского монастыря, когда настоятель готовится запытать до смерти очередную жертву и проповедует несчастной героине философию либертинажа.
– С безопасностью и разумностью у вас, похоже, не так благополучно.
– Безопасность и разумность – всего лишь договоренность, своя в каждой паре. Безопасно и разумно то, что я таковым считаю, и нет больше никакой ни безопасности, ни разумности. А вам никогда не приходило в голову, какой кайф умереть во время экшен?
Я молча облизала губы.
– Ну, вы же именно об этом мечтали! Я же знаю, – повторил Док.
Он смотрит внимательно, улыбается любезно, но меня пробирает до костей от этого взгляда и этой улыбки, словно холодная шаровая молния входит в пальцы и спускается вниз по позвоночнику, растекаясь по телу то ли ужасом, то ли блаженством. И я понимаю, что он не врет, что находились добровольцы.
Поднимаю взгляд, смотрю в глаза и чувствую себя куклой на веревочке.
В нем что-то не то, какая-то несообразность, внутреннее противоречие, словно под этой телесной оболочкой, в общем-то, куда менее харизматичной, чем у Маркиза, живет Другой, способный подчинить любого, да так, что тот станет на коленях умолять убить его, как понравится Небесному Доктору, и будет при этом безмерно счастлив.
– Я не буду сейчас ничего делать, – сказал он. – Но хочу, чтобы вы запомнили все это. Приходите, когда захотите. Буду ждать, я всегда рад вам. А сегодня только то, ради чего вы здесь.
Он снял наручники и вернул их на стену. Откуда-то из-под стола достал шкатулку, украшенную драконами. Открыл. Внутри в пластмассовой коробочке лежат иглы.
– Все стерилизовано, – говорит он. – Раздевайтесь.
Я кивнула. Стягиваю блузку, расстегиваю джинсы.
