– Индивидуальная реакция? – предположил он.
– Что-то не так? – спросил я.
– Очень долго, – объяснил Игорь. – Обычно человек теряет сознание через тридцать секунд после введения дозы, необходимой для анестезии. Смертельная раз в пятьдесят больше.
Оля застонала, и некоторое время они занимались ею. Поменяли капельницу, и в ее вены потек павулон.
Наконец вернулись ко мне.
– Засор! – уверенно сказал Игорь.
Отсоединил трубку от засорившегося катетера и переставил мне на правую руку.
Остатки пентотала быстро перетекли в меня. Промыли трубки физраствором. Сменили капельницу. Меня начинает клонить в сон, но я остаюсь в сознании.
– Павулон? – спрашиваю я.
– Да, – говорит Игорь. – Не беспокойтесь, пока не уснете, релаксант вводить не будем – не в Америке. Это там казнями занимается хрен знает кто: все по времени делают. Капельницу присоединили – капельницу отсоединили, по пятьдесят секунд на препарат и никак иначе. Хотя чего проще подождать, пока человек уснет. Женя был там на стажировке, насмотрелся. Представляете, вы один в камере, закрытой, как отсек боевой подводной лодки. Палач в соседней комнате, и туда идут трубки через отверстие в стене. Свидетели за стеклом. Стекло иногда односторонней прозрачности – не видите даже их. Управление дистанционное и никакого человеческого участия во всех смыслах этого слова. Один умираешь! Я всегда считал, что у России свой путь. Радуйтесь, что дома.
Сменили капельницу Оле, физраствор промыл трубки, ставят хлорид калия.
– Ну, вы бьете все рекорды! – говорит Игорь. – Хотя, нет, вру. В Америке был случай, когда человек не терял сознания почти десять минут. Там, кстати, тоже был засор катетера.
Он сидит рядом со мной и вертит в руках ампулу.
– Что там? – спрашиваю я.
– Хлорид калия.
– Девушка умерла, – говорит Женя.
По электрокардиографу Жюстины ползет прямая линия.
– Ну, хоть что-то прошло нормально, – прокомментировал Игорь.
Держу руку Оли и чувствую, как она холодеет.
Меня клонит в сон.
Вдруг все исчезает – я оказываюсь в хрустальном замке. Стены сияют алым, и я откуда-то знаю, что это не огонь и не закат – это кровь.
– Спит! Ну наконец-то, – слышу я далекий голос. – Теперь павулон.
И я понимаю, что в замке зачем-то закрывают все окна. Бегу на второй этаж. Ступени сияют хрусталем и текут кровью под моими ногами. Накатывает слабость – падаю на лестнице. Зашлось сердце. Я задыхаюсь. Пытаюсь встать – ноги не слушаются, и я не могу сдержать стон.
– Что-то не так, – далекий голос. – Почему он стонет?
– Бывает, хотя редко. Недостаточно глубокий наркоз. Возможно, поторопились.
– Давай быстро калий хлор!
– Физраствор не прокачался.
– Да черт с ним!
– Если закупорит трубку – будет хуже.
Легкие отказались дышать. Я лежу на багровых ступенях и скребу ногтями по хрусталю.
– Ну, теперь недолго, – говорит голос.
– Будем надеяться, – говорит второй.
И тогда замок гаснет, ступени рассыпаются и исчезают – я падаю во тьму.
Я открыл глаза и почувствовал в вене катетер: надо мной висит капельница. Я заорал, рванулся, катетер оторвался и выпал из руки. И только тогда я осознал, что катетер один и капельница одна, что я в больничной палате, и рядом никого нет.
В палату вбежала медсестра, молодая полная женщина.
– Вы очнулись! Я услышала крик. Что с вами?
– Ничего. Дурной сон приснился. Извините, я, кажется, испортил вам катетер. Что там было?
– Питательный раствор. Вы были в коме.
– Что с Олей?
– Это девушка, которую привезли с вами?
Я кивнул.
– Она у нас, на третьем этаже, почти под нами.
Встать! Немедленно! Бежать к Жюстине!
– Что с ней?
Пытаюсь подняться, но тело плохо слушается, и кружится голова.
– Лежите, вам рано вставать, я узнаю, как она. Хотите?
Я кивнул.
– Вы пока поешьте.
Она вернулась буквально через пять минут.
– С ней все в порядке. Она пришла в себя.
И я с удовольствием принялся за жидкий больничный суп.
Интересное «кино» нам показали. Я всегда считал БДСМ-практики чем-то противоположным самоубийству. Скорее это способ почувствовать полноту жизни, подержать руку у нее на горле, расширить границы дозволенного. «Как хорошо, что мы оба живы!» – написала одна Тематическая поэтесса в стихотворении о сабспейсе, посвященном ее верхнему. Но ту же фразу наверняка выкрикнет человек, только что избежавший смерти. Не игрою ли в смерть являются наши Тематические развлечения? Многие бэдээсэмеры с этим не согласятся, более того, будут спорить до посинения. Может быть, вначале, когда мы связываем партнера шелковым шарфом, приковываем возлюбленную к кровати или даже практикуем шибари, мы и далеки от столь опасной игры, и с полным правом можем возмущенно спросить: «Причем тут смерть?» Но на некотором этапе…
Умереть, чтобы тут же воскреснуть. Как вепрь скандинавской вальхаллы, которого едят павшие воины, а он всякий раз вновь становится целым, или воины вечно сражающихся друг с другом конунгов Хедина и Хёнги, которых каждую ночь воскрешает валькирия Хильд, и бой начинается вновь. Но вдруг в один прекрасный момент чуда не произойдет, мертвое останется мертвым, и по трубкам в наши вены потечет смертельная доза барбитуратов, а не безобидный физиологический раствор?
Я думаю о наслаждении и смерти. Откуда эта связь? Казалось бы, смерть – боль. И больше никаких ассоциаций. Почему где-то глубоко в человеческом подсознании живет надежда словить кайф с этого процесса. И в последний миг воскликнуть «Блаженство!», как царствующий жрец Нормана в объятиях убивающего его золотого жука. И вот уже индус почитает за счастье умереть от руки любимого бога (например, броситься в Ганг), святой Иоанн Креста просит на смертном одре почитать ему «Песнь песней», а мусульманские шахиды соревнуются друг с другом в том, кто раньше предстанет перед Всевышним. Да, в большинстве религий блаженство отодвинуто за эту грань: после смерти, а не в момент смерти. А радость последней – в ожидании встречи с возлюбленным божеством. Но не так все просто. Может быть, это самообман: блаженство после смерти, а не сама смерть как блаженство. Психологическая защита, страх непонимания непосвященных… Смерть – боль. Боль – эндорфины. Они родимые! Максимальное количество эндорфинов – вот цель и смысл человеческого существования. Не ожидает ли нас в момент смерти эндорфиновый всплеск?
В Средние века и немного позже, пока сие действо не было повсеместно отменено, публичные казни собирали толпы народа, и далеко не всегда людей сгоняли туда палками. Зачем же они шли туда? Сопереживание, эмпатия, сочувствование. И скорее жертве, чем палачу. Возможность умереть виртуально, умереть, не умирая. Воля к смерти и понимание смерти как величайшего и последнего наслаждения.
