Отношения Жюстины с отцом, итак, мягко говоря, сложные, обострились донельзя. И главный виновник сего, с точки зрения господина Пеотровского, конечно, я, и он не упускает возможности облить меня презрением при каждом удобном случае. Или просто у меня изменилось восприятие? Нас зовет из этого мира, и грань кажется такой эфемерной, такой тонкой, словно оболочка мыльного пузыря. Мы держимся, я слишком боюсь не вернуться. По-моему, Жюстине тяжелее. Она уже ступила на эту метафизическую границу и идет по ней, как по водам Галилейского моря.
Как-то в начале октября она пришла домой сама не своя, и на два часа позже, чем обещала. Я помог ей раздеться, налил чаю.
– Что случилось?
Чашка задрожала в ее руке, чуть не расплескав чай.
– Нет! Не сейчас!
Жюстина закрыла лицо руками и расплакалась.
А дня через два дала прочитать дневниковую запись.
Из дневника Жюстины
Суббота, свободный день. Я поехала в бутик на Новокузнецкой и решила пройтись пешком до книжного магазина «Ад Маргинем». Погода замечательная: синее небо и желтые листья деревьев: «золото на голубом».
Я подходила к Свято-Тихоновскому институту, когда почувствовала беспокойство.
Странно! Вроде бы ничего не изменилось в мире. У института на остановке беседуют две девушки в длинных юбках и платках (о ужас! никогда бы не надела такое!), по улице едут машины, где-то позади звякнул и тронулся трамвай, какой-то человек вышел из магазина «Продукты».
Разве что легкий ветер в лицо, что чуть-чуть коснулся волос…
И тогда я посмотрела на небо и замерла на месте.
Небо расколото, точнее разрезано неведомым гигантским ножом, словно апельсин, из которого вынули одну дольку. Вынутый сегмент бледнее остального свода, и по нему мчатся облака.
Я опустила глаза, оглянулась… Никто не замечал странного явления: также по дороге проносятся автомобили, едут вразвалку трамваи, и люди спешат по делам.
А облака несутся быстрее, и сегмент схлопывается, словно закрываются створки гигантской раковины. По улице пробегают тени: бешеное чередование света и сумрака.
И тогда я увидела прозрачную пленку над домами за институтской церковью, теряющуюся где-то в необозримой выси. Она то совсем исчезает, и я вижу зеленый мир с гигантскими скалами и орлами, парящими над вершинами, то вдруг вспыхивает, как морская гладь под ярким солнцем. Она приближается.
Я оглянулась – и вовремя! Серый сталинский дом почти исчез: несколько балконов и козырек подъезда выступают из колеблющейся поверхности границы. А за ней – весна: долина с садами, цветущими розовым и белым, и домики с загнутыми крышами, похожие на китайские или японские. Возле домов – люди.
Пленка ползет ко мне, съедая тротуар и превращая его в грунтовую дорогу с цветами и травой у обочины.
Я зазевалась и не заметила, как рука погрузилась за пленку. Я увидела желтоватый оттенок кожи на тыльной стороне кисти и рукав платья, розовый с крупными сиреневыми цветами… И бросилась прочь, на мостовую.
Звякнул трамвай, взвыли тормоза автомобиля. Я чуть не угодила под первый и едва увернулась от второго. Через мгновение я обнаружила себя на середине улицы.
Домов больше нет. Исчезли тротуары и рельсы. Только слышны трамвайные звонки. Так святой Брендан
[11]
со товарищи, остановив свой корабль посреди моря, слышал шум из другого мира: смех, грубые речи людей и рев скота.
Осталась полоса шириной метра в полтора. По ней то и дело проносятся машины, колебля пленку миров, наполовину погруженные в нее. Это никак не отражается на мире по ту сторону границы: автомобили не превращаются в кареты и колесницы – их просто там нет, в отличие от моей руки. И, по-моему, водители не видят никакой пленки и никакого сопредельного мира. Я очень надеюсь, что видят меня.
Впереди, также по середине шоссе, идет человек. Высок и худ. Длинный плащ распахнут: полы развеваются по ветру. На голове черная шляпа с загнутыми вверх полями. Вполне модный молодой человек… Только в руке посох.
Человек обернулся, и я узнала Небесного Дока.
– Пошли, Жюстина! Смотри и выбирай!
Я шарахнулась от очередной несущейся на меня машины и чуть не упала в японско-китайский мир.
Док расхохотался.
– Забудь о них! Пока ты идешь за мной, тебя не задавят.
И я пошла, как загипнотизированная.
Миры меняются, как в калейдоскопе: горы и реки, гладь моря и корабли с багровыми парусами, похожими на рыбьи плавники, белые города в зеленых долинах и циклопические строения из стекла и металла, серебряные башни, пронзившие небеса, и россыпи огней вдоль дорог.
Док остановился и обернулся. Нетронутый участок шоссе стал еще уже и схлопнулся за его спиной, словно два мыльных пузыря слиплись друг с другом, по-прежнему разделенные радужной пленкой.
Я оглянулась: позади меня дорога тоже исчезала, упираясь в границу миров.
Мы оказались внутри линзы, погруженной в бесконечный океан инобытия.
– Выбирай, Жюстина! – крикнул он. – Выбирай, не то выберут за тебя!
– И показал ему все царства земные и славу их…
– Ох, Жюстина! Я не тот! Я всего лишь монах, достигший освобождения. Ты искала Бога? Освобождение шире, чем Бог! Он – только часть. Не ограничивай себя!
– А если Бог шире, чем освобождение? – спросила я.
– Тогда ты хотя бы прикоснешься к нему!
– Что будет со мной, если я выберу?
– Будет свобода. Ты будешь скитаться, где тебе вздумается, в любом теле, в любой реальности, и ткань мира будет покорна твоей мысли. Это всемогущество, Жюстина!
– Всемогущество… А что будет со мной?
Он усмехнулся.
– Ты имеешь в виду это тело? Ты так к нему привязана? Оно – скорлупа, Жюстина! Да, его собьет машина. Его отвезут в морг. Но это же только сосуд, заключавший в себе дух. Что тебе до черепков? Пошли!
Он идет вперед, и миры расступаются перед его посохом, а края плаща то и дело погружаются за пленку и оказываются то шафранным одеянием восточного монаха, то краем черной рясы, то белого хитона, то золотой одежды жреца.
Миры по ту сторону пленки разительно изменились: вместо небесной лазури – тяжелые серые тучи и чернота без луны и звезд. Справа – густой лес под пасмурным небом. Среди переплетенных узловатых ветвей свили гнезда птицы размером с крупную собаку. Одна из них расправила крылья и бросилась вниз, прямо ко мне. Я вижу ее лицо, человеческое, женское. «Гарпия!» – вдруг вспомнила я. Она затормозила в полуметре от границы и села на толстую ветвь ближайшего дерева, наклонилась и губами сорвала лист. Послышался стон, на обломанной ветке выступила капля крови, настоящая, красная, и упала на землю.
