В следующем зале нас ждут орудия поменьше, они расставлены в витринах с подсветкой и прихотливо украшены литьем и узорами по металлу.
– А это зачем? – удивляется Жюстина.
– Оральные и анальные груши, а вот эта, побольше – вагинальная.
Действительно, похоже на грушу с литой рукояткой вместо черенка.
– Вводили в рот, анальное отверстие или влагалище. При закручивании винта, сегменты груши раскрывались, разрывая внутренние органы. Смертность практически стопроцентная. Острые концы сегментов впивались в стенку кишки, глотку или шейку матки. Оральная груша применялась для допросов еретических проповедников, анальная – обвиняемых в гомосексуализме, а вагинальная – женщин, заподозренных в интимной связи с Дьяволом. Зачастую люди признавались во всех смертных грехах сразу после введения груши, от одного страха. И потом все они были казнены. Говорят, она применяется и в наше время, правда, без средневековых красивостей, проще и грубее.
Мы долго бродили по музею, вновь и вновь возвращаясь к тем орудиям, которые заставляли наши сердца биться чаще, губы трепетать и сладкую истому разливаться снизу вверх вдоль позвоночника.
Садомазохизм изобрел уж точно не маркиз де Сад. Задолго до века Просвещения в средневековой Франции все это уже знали господа-доминиканцы.
Мы не одиноки. Не у нас одних горят глаза. Музей хорошо посещаем, билеты перед входом разлетаются на ура. И публика ходит по музею и прячет горящие взгляды. Мы отличаемся от них только тем, что решились воплотить наши мечты.
Мы вышли на улицу. Я взял ее руку: горячая и чуть-чуть дрожит. Тяжело дышать, сердце бьется почти у горла. Жарко, градусов сорок.
– Ты хочешь?
– Да.
– У нас ничего нет.
Мы оставили девайсы в Москве, опасаясь досмотра багажа. Таможенники могут удивиться. Можно просто заняться любовью, но обычный секс кажется скучным и пресным по сравнению с экшен. Ваниль она и есть ваниль: ни вкуса настоящего, ни цвета.
– Пойдем!
Небольшой готический храм у крепостной стены. Мы вошли внутрь. Там гораздо прохладнее, но это почти не помогает. Она подходит к лотку со свечами, покупает небольшую, белого цвета, и улыбается. Я думаю, что с такой улыбкой в церковь не пускают.
– Жюстина! Ты гений! Купи еще пяток.
– Я столько выдержу?
– Ну, на будущее.
Дорога от замка украшена флагами французских городов. Ярко-красный с золотым крестом флаг Тулузы. Остальные – мимо! Мы летим в гостиницу, почти не замечая пути.
Уже на подходе я вспомнил еще об одном. Слава богу, нашлась аптека!
– Заходи! – скомандовал я.
– Да, ладно! Давай побыстрее!
– Безопасность прежде всего. Я за тебя отвечаю. Кто из нас государь, а кто подданный?
К счастью, здесь у них всегда все есть, а французский я знаю неплохо.
– Monsiuer, du baume pour des brûlures et de l’antiséptique…
[2]
Продавец кивнул.
Я размышлял, не нужно ли чего-то еще. Жарко. Давление может подняться.
– Et de l’anapriline aussie
[3]
.
– Quoi?
[4]
Вот черт! Названия лекарств не совпадают!
– Quelque chose pour l’abaissement de la tension
[5]
.
– Sur l’ordonnace du docteur
[6]
.
Чертов европейский совок! Патерналистское общество. Воистину, Россия – самая свободная страна мира.
Я вздохнул. Ладно. Это только на всякий случай. Пока эксцессов не было.
Мы расплатились и вышли.
В номере работает кондиционер. Хорошо работает. Замечательно! Даст бог, анаприлин и не понадобится.
Я поставил на стол тарелку и положил на нее свечи.
– Жюстина, раздевайся и в постельку.
Она с готовностью подчинилась и залезла под одеяло.
– На живот. Руки под подушку.
Я спускаю одеяло до ямочки между ягодицами и любуюсь ее обнаженным телом. Следов предыдущего экшен почти не осталось. Еще бы! Неделя прошла. Все зажило. Только шрамик на правой ягодице, но это давно. Мой недосмотр. С нижнего нечего спрашивать, он себя не контролирует. Вся ответственность на верхнем – это мне здорово вбил в голову мэтр Кабош.
Я нежно-нежно провел рукой по ее спине от шеи к копчику и почувствовал, как она затрепетала под моей рукой.
– У нас спички есть? – шепотом спрашивает она.
– Тьфу, блин! Курить, что ли, начать?
– Спустись вниз. Там наверняка можно купить… только побыстрее.
– Мигом.
Спичек я не нашел и, не мелочась, купил зажигалку. Она ждала. Вымыл руки, зажег свечу. Подождал, когда растопится парафин и скопится маленьким озером возле фитиля. Пододвинул стул к ее кровати.
– Ну, придется немного потерпеть.
Я наклонил над ней свечу, для начала в полуметре над кожей: воск стек ей на спину. Она вздрогнула и укусила подушку, чтобы не кричать. Да ну! Не больно, я пробовал. Тепленький парафинчик. Не больше шестидесяти градусов. У фитиля немного погорячее.
Жду, когда скопится очередное озеро.
– Жюстина, еще чуть-чуть.
Она вздрагивает под очередной каплей.
Еще и еще. Десять сантиметров, пять. Вообще-то пережимаем. Уже небезопасно, говорят, в церковные свечи добавляют хоть каплю пчелиного воска, а у него температура плавления выше.
Ну, теперь ждать. Три-пять минут. Чтобы эндорфины начали выделяться в кровь. Потом можно развлекаться на полную катушку. Я посмотрел на часы.
Она задышала ровнее и расслабилась.
– Все, мой государь. Давай! Можно.
– Подожди! Еще немного.
Через две минуты мы начинаем. Точнее, начинаю я. Дело нижнего расслабиться и получить удовольствие. Вся работа – на верхнем. Недаром маркиз де Сад, выпоров своих шлюх, заставлял их пороть себя. Оно круче, хотя и приходится вначале немного потерпеть. Думаю, процентов восемьдесят кайфа приходится на долю нижнего. Но я пока не собираюсь менять амплуа. Попривык как-то.
Жюстина стонет и извивается под каплями жидкого воска. Наверное, соседи за стеной решили, что мы трахаемся. И хорошо. Иначе не поймут.
Я лью без зазора, прямо с края свечи на тело, и пламя почти касается ее кожи. Черт! Надо бы связать. Так она тратит энергию на то, чтобы давить рефлексы и не метаться от огня, и не может по-настоящему расслабиться. Хотя свечка – тоже ничего особенного. Совал я в нее пальцы – вполне терпимо. Если недолго.
