Томас, проигнорировав ее шпильку, продолжал:
— Я подумал о сэре Перегрине. Он одержим идеей сделать себе имя в научных кругах и ухватится за любую возможность доказать всем свои исключительные способности. Он, что же, поплывет на днях в Италию искать несуществующие римские сокровища? Этого ты и добиваешься — порочить всех? Но нет, это не объясняет Джорджианы Роллингз.
— Вы сумасшедший, вы это знаете? Когда вы ложитесь в постель и закрываете глаза, вам не кажется, что под кроватью прячутся волосатые чудища? Или вы видите гоблинов, таящихся по углам? А может, вы любитель готических романов и вам повсюду мерещатся шпионы и злоумышленники?
И снова он не обратил на ее слова внимания.
— Я еще не вычислил, что ты запланировала для Хервуда. Но, как мне кажется, Хервуд несчастлив, а несчастливые люди уязвимы во многих отношениях. Остается граф Лейлхем. Я обо всех догадался, или есть и другие? Впрочем, неважно. Пятерых вполне достаточно, чтобы забот было по горло. Но лучше держись подальше от Лейлхема, Маргарита. Он не станет ничего предпринимать лично, а пошлет кого-нибудь разобраться с тобой. Хотя иногда, — Томас притронулся к едва зажившей руке, — он делает исключения.
— Я не собираюсь стоять здесь и слушать этот вздор ни секундой дольше, — с чувством воскликнула Маргарита. — Очевидно, в вашей пустой голове появилась одна навязчивая идея. Я вижу, что невозможно заставить вас прислушаться к голосу разума. Люди, о которых вы говорите, мои друзья. Очень хорошие друзья с самых моих детских лет. Да что там говорить, они из кожи вон лезут, чтобы облегчить мне выход в свет, поскольку знают, что я сирота. Я бы никогда не пожелала им ничего плохого.
Томас улыбнулся и широко развел руки.
— Твои друзья. Иуда однажды назвал Иисуса другом, так, по крайней мере, меня учили. Хотя, думаю, мне не следует сравнивать кого-то из этой пятерки с персонажами Евангелия. Признаюсь, ангел, ты для меня загадка. Любопытная, завораживающая загадка. Готов поспорить на новую трость Пэдди, ты что-то замышляешь, но ради спасения собственной жизни я бы не смог догадаться, что именно. Просто мне не повезло, и я невольно влез в ваши интриги.
Помолчав, Маргарита улыбнулась Доновану и, медленно приблизившись, положила руку на складки его галстука.
— А что потребуется для того, Донован, чтобы ты из них вылез?
У него неровно забилось сердце. Причиной тому были ее близость, ее лишь слегка завуалированное предложение, но больше всего — отвращение к ней и к себе самому за то, что ему очень хотелось сказать, что для этого потребуется. Ее губы, прижатые к его губам. Ее руки, крепко его обнимающие. Ее тело, мягкое и уступчивое под его руками.
— Они тебя обидели, да, Маргарита? — спокойно спросил он, пытаясь разглядеть на ее лице признаки внутренней боли, намек на то, какие чувства ею двигали. — Ты слишком горда и не стала бы делать того, что ты сейчас делаешь, не стала бы жертвовать своей невинностью в обмен на мое молчание, если бы эти люди не совершили чего-то непростительного. Что они сделали?
Ее пальцы зарылись глубже в складки его галстука, и он почувствовал их жар сквозь тонкую ткань рубашки.
— У меня есть вопрос получше, Докован. Что они сделали тебе? Почему ты так упорно ищешь с ними встречи, когда в Лондоне полно лордов и министров, пользующихся куда большим влиянием, способных оказать тебе большую помощь в выполнении твоей миссии миротворца? А Стинки вообще не занимает никакого поста в правительстве. Какой же выгоды ты ищешь? Почему так заботишься об их благополучии? Какие секреты хочешь скрыть?
Он обнял ее за талию и медленно привлек к себе, возбужденный еще более этой игрой в кошки-мышки, сознанием того, что в этой молодой женщине он, видимо, встретил достойного соперника в искусстве двойной игры.
— Сдаюсь, Маргарита. У тебя свои секреты, у меня свои. Только, пожалуйста, будь осторожна, не заходи слишком далеко.
Она выпустила его галстук и выскользнула из его объятий прежде, чем он успел ее удержать.
— Согласна. А сейчас, Донован, если не возражаешь, я тебя оставлю, и на сей раз не нужно меня удерживать. Ты можешь раскланяться со мной, если нам еще придется встретиться, но разговаривать вовсе не обязательно.
— Ты хочешь, чтобы я притворился, будто тебя не существует, — спокойно проговорил Томас, обретший равновесие так же быстро, как и она. — Но мы вращаемся в одном и том же узком кругу. Думаю, я не сумею выполнить твою просьбу. Кроме того, — он подмигнул ей, — ты и не хочешь, чтобы я ее выполнял. Можешь отрицать это, можешь залезть на крышу и кричать оттуда, что ты меня ненавидишь, но твое сердце говорит совсем другое. Разве не так, Маргарита?
Она набросила на голову капюшон, и его складки скрыли от него ее лицо.
— Опять ты ошибся, Томас Джозеф Донован. У меня нет сердца. Когда-то было, но оно разбилось некоторое время тому назад и склеить его оказалось невозможным. Может быть, если бы мы встретились в другое время, в другом месте, что-то интересное из этого и вышло бы.
Томас стал медленно, шаг за шагом приближаться к ней, не желая, чтобы она уходила, не желая терять то, что, как он знал, он еще не обрел окончательно.
— Интересное? О да, моя маленькая Маргарита, и возбуждающее, и приятное, и значительное, и долговечное.
— Такое же долговечное, как весенний снег.
— Ах, ангел, твои слова ранят меня. Неужели тебе совсем не любопытно?
— Нисколько. — Она отошла от него на шаг.
— В самом деле? Неужели ночью без сна, как это бывает со мной, представляя, каково нам будет вместе, тебе и мне? Двум авантюристам, которые могут приручить друг друга.
— Ну и ну! Вы только послушайте. Он называет себя авантюристом. Я бы назвала тебя упрямым, самоуверенным болваном.
— Две родственные души, — продолжал он, словно не слыша ее слов, — умеющие использовать недостатки других людей и достаточно независимые, чтобы в нарушение общепринятых правил получить то, что им нужно.
— Я знаю, что мне нужно, Донован, и это, увы, не ты.
Его это замечание нисколько не обескуражило.
— Два сердца, два ума, два тела, подходящие друг другу, как подходит к руке сшитая на заказ перчатка.
Она оглянулась, определяя расстояние, отдалявшее ее от кустов.
— Прекрати, Донован. Клянусь, я стукну тебя, если ты не прекратишь.
— Естественно. Мы будем бороться, Маргарита, — гнул свое Томас, — кусаться и царапаться, как две кошки, посаженные в один мешок, но когда мы займемся любовью, это вознаградит нас за все. Подумай об этом, ангел. Подумай о любовных утехах… и о любви.
Она вытянула перед собой руки, словно хотела оттолкнуть его и его слова.
— У меня нет на это времени, Донован, — запротестовала она, качая головой и продолжая в то же время отступать к кустам и к надежным стенам дедовского особняка. — У меня нет времени для тебя. Неужели ты не понимаешь?
