Меня Запаскин не любил, и за это я его била. Его бабушка – строгая дама с широкой, как стол заседаний, грудью – почти еженедельно требовала у моих родителей выдачи преступницы… Папа в экстрадиции отказывал, ибо не верил, что я способна выкручивать мальчикам руки со словами: «Жри землю, гад!»
Чего я хотела от Запаскина? На пение романсов под окном рассчитывать не приходилось: мы жили на девятом этаже. Дуэль? Но Запаскину было до лампочки, что физрук говорит даме «кобылица».
К девятому классу я была уже согласна на простое «I love you». Вместо этого Запаскин влюбился в златокудрую Ковязину.
Я его понимала. Ковязина давала ему списывать алгебру. Что я могла противопоставить ей?
Мы с Запаскиным дежурили в кабинете химии. Он мыл первый и второй ряд, я – третий и середину.
– Запаскин, – сказала я, отжимая мокрую тряпку в ведро. – А ты знаешь, что такое эротика?
Запаскин поднялся из-под парты.
– Чё?
Кажется, тогда я впервые поймала на себе заинтересованный взгляд мужчины. Железо нужно было срочно ковать, и я вывалила на бедного Запаскина все, что знала по данному вопросу. Поздние рассказы Бунина, уличные анекдоты и самиздатовская «Тысяча и одна ночь» произвели должное впечатление.
Давно стемнело, а мы с Запаскиным все сидели друг напротив друга и беседовали о греховном.
– «И возлегли они на ложе любви, и познал он ее», – шептала я.
– А хочешь, я тебя спирт научу разводить? – интимно поинтересовался Запаскин. – Химичка его под замок прячет, только она не знает, что у ее стола крышка снимается.
Он перелил ворованный спирт в колбы. Его локоть касался моего локтя, а левый ботинок наступал на мою туфлю. Но я ничего не замечала – сердце билось, руки тряслись.
Мы отсалютовали колбами великим химикам на стене.
«Я его соблазнила! – пронеслось у меня в голове. – Он специально предложил мне выпить для храбрости».
Его лицо покачивалось в опасной близости. Этот высокий лоб, эти чуть наметившиеся усики, эта длинная челка…
Он почему-то медлил. Видимо, ему нужен был внешний толчок.
– Запаскин, чего ты хочешь больше всего на свете? – тихо спросила я.
Он медленно прикрыл глаза.
– Честно?
– Честно.
– Стать моряком.
В ту ночь я его так и не познала.
Сначала Запаскин рассказывал мне про море, потом блевал в химичкину раковину, а потом пришел сторож и сказал, что напишет на нас докладную.
Неизменный пятак
[22 сентября 2005 г.]
Когда мы с сестрой Лелей начинаем что-то искать, то всегда находим не то, что надо. Ищем тапочки – обнаруживаем книжку «Секс для чайников».
Джош поспешно тыкает пальцем в сторону пятилетнего соседа, зашедшего к ним на пирожки:
– Это его!
Я раскрываю книгу на первой странице: «Моему дорогому бэйби в день рождения. С любовью, С. К.».
– Я же говорил, что это его, – торжествует Джош. – Это подарок от Санта-Клауса.
Если мы ищем, куда Ронский-Понский зафигачил стухшую кость, – то находим компрометирующие письма моего бывшего клиента. Несколько лет назад я бы душу за них продала. А сейчас… У него камни в почках, уретрит и нервный тик. Сейчас его может скомпрометировать только анализ мочи с повышенным содержанием лейкоцитов.
Неделю назад мы искали мелочь, чтобы платить за парковку. Но вместо этого Леля обнаружила настоящий советский пятак.
– Помнишь, в Москве метро стоило пять копеек? Кидаешь пятак в турникет и идешь.
– А еще карманники затачивали пятаки с одной стороны и резали ими сумочки в автобусах.
– А еще студенты клали пятаки под пятку – на счастье.
– А еще их прикладывали к синякам.
– А дядя Боря на спор сгибал пятак зубами.
– А дядя Петя получал в пятак от жены.
– А помнишь, как мы подложили пятак на трамвайные рельсы?
– А потом нас участковый поймал, и мы делали глаза по пять копеек: «Это не мы!»
Мы вспоминали пятак как усопшего на поминках – страстно и со все возрастающей нежностью. Решили почистить его, вставить в оправу и носить по торжественным дням. Но Джош все испортил. Сегодня выяснилось, что он продал наши воспоминания на интернет-аукционе – за доллар двадцать пять центов.
Пионеры (мемуары)
[1979 г.]
Раздолбанные автобусы завезли нас на территорию лагеря.
– Портянко Вера – первый отряд! – начали выкрикивать вожатые. – Кружкин Миша – седьмой отряд!
Разобравшись, кому куда, мы понеслись к корпусам, стараясь занять тумбочки получше.
– Постели застелить! Чемоданы сдать в камеру хранения! Все выходим на общий сбор отряда!
Сбор назначили на лавочках у входа. Мы крутили головами, вычисляя будущих друзей и врагов.
Охрипшая за день вожатая зачитала лагерные правила.
– Все пионеры участвуют в общественных мероприятиях. В семь тридцать зарядка… Каждую субботу – уборка территории. Выходим все без исключений…
– Да знаем, знаем… Не в первый раз приехали. Когда обедать пойдем?
– После того, как придумаем название нашему отряду.
Мы затрясли поднятыми руками – вожатая нам жутко нравилась.
– «Орленок»! Наш девиз: «Сегодня орленок, а завтра орел, мы верная смена твоя, комсомол!»
– «Дружба»! «Миру – мир, войны не нужно – вот девиз отряда дружба!»
– «Чебурашка»! «Чебурашка – наш герой, за него стоим горой!»
Чебурашка всем понравился, но был отвергнут вожатой:
– Что вы – детсадовцы, что ли? Вы бы еще «Погремушками» назвались.
– А давайте назовем «Чегевашки», – предложила я. – Ну или «Чегеварщики». А девиз будет «Че Гевара – наш герой…»
Че Гевару вожатая одобрила, правда, она решила, что «Чегеварцы» будет звучать приличнее.
Утренняя линейка. Зевающие пионеры выстраивались перед трибуной. Вразнобой долбили барабаны.
– Лаге-е-ерь! Стой, раз-два!
Начальник Василь Василич – взъерошенный, замученный похмельным синдромом мужичонка – замахал на нас руками: давайте быстрее! По утрам у него вечно трещала башка.
– Товарищ председатель совета дружины! Отря-я-яд…
– Че-ва-ва-ва!
– К утренней линейке готов! Наш девиз…
– Че-ва-ва-ва-ва-ва-ва!
Серьезная девочка-председатель сказала «вольно», и мы несколько расслабились.
