Население лишь отчасти белое. Азиаты, индусы, черные, мексиканцы, вообще не пойми кто – как на советских плакатах «Если дети всей Земли…».
Толстяки: в Союзе люди толстели салом; здесь – пышным жиром.
В небе самолеты, вертолеты, дирижабли – стаями…
Инвалиды… Откуда их здесь столько?
Дороги!!!
…Баба Капа выписала нас в Америку из-за подруги Аделаиды. Та заявила ей, что одинокими в старости бывают только дураки и грешники.
– К тебе на похороны разве что могильщик придет, – сказала она.
Капа расстроилась. Несколько недель она думала, кому из родственников доверить свое оплакивание. Конкурс выиграли Кегельбаны. Капа решила вывести их из советского рабства и тем самым обеспечить себе и место в раю, и толпу на похоронах.
Большая машина привезла нас в какой-то поселок, застроенный бесконечными рядами однотипных домов.
– Я тут обычно летом живу, – сказала баба Капа, открывая застекленную дверь. – А на зиму переезжаю в Лос-Анджелес – там теплее.
Под жилье нам выделили второй этаж, где мы тут же заблудились. Искали выход, дергали двери, а там – кладовки. Полчаса гадали, как включается вода в ванной. Спросить стеснялись – баба Капа окончательно подавила нас своей шляпой, машиной и наличием телевизора в каждой комнате.
Воскресенье. Мне не спалось – смена часового пояса, неправильная неквадратная подушка. По телику на всех каналах – религиозные проповеди. Все по-английски. Все не по-нашему.
Инстинктивно я относилась к Штатам как к чужой стране. Тут чудеса, тут звери бродят… Теперь это была моя родина.
Дома у бабы Капы еще можно было сидеть, но стоило высунуться наружу, и все – беда. Здесь водители пропускали пешеходов, здесь люди улыбались чужим и спрашивали, как дела. И на меня нападала немота и тихий ужас.
Цены не поддавались описанию. Если считать по реальному курсу доллара, то все стоило в десятки раз дороже. Но никто на это не обращал внимания: как будто молоко за 6 рублей – это нормально.
Продукты в магазинах были красивые, как на натюрмортах. Морковь – очищенная! Мясо – расфасованное! Хлеб – и тот порезан.
В овощном отделе я чувствовала себя первооткрывателем. Репа с рогами, какие-то стручки, корочки, венички…
Все измерялось в фунтах и дюймах. Разобраться в этом было невозможно.
Каждые выходные баба Капа возила нас по окрестностям. Мы громко восторгались, чтобы доставить ей удовольствие. Нью-Йорк нам действительно нравился: в этом городе чувствовался особый пульс – как на космодроме.
Русский район Брайтон-Бич казался здесь сиротой в гостях. В магазинах – те же советские тети, в газетах – та же чушь, перевернутая с ног на голову. Мы с Кегельбаном все смеялись над местными витринами: «Айскрим: Ванила amp; Карамел флавор»
[3]
. Кой черт писать по-русски английские слова?
Опять воскресенье. Мне осточертело сидеть дома, и я решилась на вылазку. Солнце, яркость, цветы… У соседа из клумбы росли две березки – тоненькие, жалкие какие-то… Как там мой «Вагонник» поживает? Как мама? Как сестра?
Улицы были пустынны – лишь изредка машина проносилась и исчезала за поворотом. Я бродила целый час, но так никуда и не дошла: кругом только домики, домики, домики… Не хватило терпения – повернула назад.
Двери везде стеклянные, замки условные – приходи кто хочешь, бери что хочешь.
Баба Капа нас не любила. Мы ржали по вечерам, а у нее – мигрень. Она звала батюшку освящать дом, а мы ему руку не целовали. Поп пел, мы приплясывали: у нас где музыка – там дискотека.
Мою свекровь Капа доводила тем, что выкидывала продукты. Груши полежат три дня – выбрасывает. А зачем брала? Мы в Союзе из-за них по пять часов в очереди стояли.
Димочка просил у нее машину – не давала. Ругалась, что мы у нее на шее сидим, а сама на работу не пускала: за иждивенцев ей полагались налоговые льготы.
Однажды Аделаида сказала Капе:
– Они отправят тебя в дом престарелых. Все деньги заберут, а тебе ни цента не оставят.
Баба Капа начала кричать. Соседи шарахались от нас: она им говорила, что мы у нее по шкафам лазаем и ищем золото.
Через месяц мы с Димочкой переехали в Брайтон-Бич.
Капитал (мемуары)
[1900–1998 гг.]
Баба Капа родилась в 1900 году. Жила как все: стояла за керосином, ходила на танцы. Чтобы скопить на приданое, вышивала бирки «Собственность Николаевской Железной Дороги».
Но тут грянула революция, и Капина судьба враз переменилась.
Полковник Егорский, известный на весь фронт храбрец и кокаинист, разглядел Капу в синематографе. Целый год они вместе спасали Россию, но потом Егорский плюнул на это дело и застрелился.
Капе срочно пришлось влюбиться в армянина Гогу. Гога, конечно, не мог сравниться с его высокоблагородием: он сморкался при дамах и передавал им вшей. Но зато он служил по интендантской части, и в его вещмешке всегда была картошка.
Когда колчаковцы докатились до Тихого океана, Капа поняла, что на Гоге далеко не уедешь. И тут ей подвернулся Доналд, сержант союзнической американской армии. Красивый, беленький – как цветок подснежник. Вскоре Капа уже жила в Лонг-Биче, штат Калифорния. За время войны она так пропиталась боевым духом, что по инерции начала воевать со свекровью. Первой и единственной жертвой этих баталий стал Доналд: после очередной ссоры он выбежал из дома и попал под авто.
– Я до сих пор виню себя! – грустила Капа шестьдесят лет спустя. – Ведь он меня от гибели спас!
За рулем сидел видный голливудский актер, и, чтобы избежать скандала, вдове оплатили не только гроб, но и моральные страдания.
На похоронах Капа встретилась с адвокатом ответчика.
– Староват он был для меня… Да молодые тогда все без денег ходили. А я нищенствовать не собиралась.
По счастливой для Капы случайности, Великая депрессия совпала с сухим законом: народ хотел с горя пить, а пить было нечего… Выпросив у нового бойфренда денег, Капа открыла кафе, в задних комнатах которого наливали виски.
Сел за это адвокат. Срок ему впаяли приличный, ждать не имело смысла.
Следующий Капин муж, летчик-истребитель, погиб в Нормандии. От него ей досталась военная пенсия и компания по уборке мусора.
Воюя за подряд в муниципалитете, Капа познакомилась с владельцем конкурирующей фирмы – чернобровым красавцем Гектором, на двадцать лет ее моложе. Они соединили усилия и сердца и стали королями мусорного бизнеса на побережье.
– Но этот был кобель! – хмурила брови Капа. – Я как-то зашла в офис, а он с секретаршей обнимается.
