Чак еще отхлебнул из фляжки и снова предложил ее напарнику. Тедди помотал головой.
— Я завязал. После пожара. Ее это, знаешь, напрягало. Солдаты и копы слишком много пьют, говорила она. Так что… — Он чувствовал смущение Чака, как оно его тяготит, и добавил: — Со временем научаешься тянуть лямку. У тебя нет выбора. Это как со всем этим дерьмом на войне, правильно?
Чак кивнул с отрешенным лицом и легким прищуром — ушел в воспоминания.
— Так уж повелось, — выдохнул Тедди.
— Ну да, — не сразу отозвался Чак. Он был все еще красный от смущения.
Причал возник, словно в результате светового трюка, издали такая полоска жевательной резинки, крошечная, серенькая.
После тошниловки Тедди ощущал обезвоженность организма, а еще некоторую усталость от разговора. Он хоть и научился тянуть лямку, а все же нет-нет да и выбивался из сил. За левым глазом поселилась тупая боль, как будто к веку кто-то приложил ложку. Пока трудно было сказать, побочный ли это эффект от обезвоживания, первые признаки обычной головной боли или намек на кое-что похуже — одну из тех мигреней, которые терзали его с юношеских лет и порой достигали такой силы, что он переставал видеть левым глазом и свет превращался в градопад раскаленных гвоздей, а однажды (слава богу, лишь однажды) на полтора дня он оказался частично парализован. Эти мигрени, по крайней мере в его случае, никогда не приходили в разгар напряжения или работы, только потом, в минуты покоя, после падения снарядов, после окончания погони. Пика же достигали в базовом лагере или казармах, ну а в мирное время — в мотелях или в машине по дороге домой. Как Тедди уже давно успел усвоить, хитрость заключалась в том, чтобы не сбавлять обороты и сохранять концентрацию. Пока ты бежишь, они тебя не настигнут.
— Что-нибудь слышал про это место? — поинтересовался он у Чака.
— Психбольница, вот все, что я знаю.
— Для невменяемых преступников, — уточнил Тедди.
— Иначе нас бы сюда не направили, — сказал Чак.
Опять эта сухая ухмылочка.
— Как знать, Чак. Ты не производишь впечатление стопроцентно уравновешенного человека.
— Может, пока мы здесь, я забронирую себе кроватку на будущее. Пусть подержат.
— Неплохая мысль.
Мотор ненадолго заглох, пока паром разворачивался вправо вместе с течением, а затем снова затарахтел. Перед ними теперь было открытое море, а паром кормой подплывал к причалу.
— Насколько мне известно, они применяют радикальные подходы, — сказал Тедди.
— Красная зона?
— Нет. Просто радикальные. Есть разница.
— В последние годы она стирается.
— Бывает, — согласился Тедди.
— А эта сбежавшая пациентка?
— Про нее я мало что знаю, — сказал Тедди. — Прошлой ночью она слиняла. Ее имя записано у меня в блокноте. Остальное, надеюсь, нам расскажут.
Чак оглядел бескрайнее водное пространство.
— Куда ей деваться? Поплыла домой?
Тедди пожал плечами:
— Наверняка их пациенты находятся в плену разных иллюзий.
— Шизофреники?
— Почему нет. Сомневаюсь, что ты здесь увидишь обычных монголоидов. Или какого-нибудь типа, которого пугают трещины в асфальте, или беспробудную соню. Насколько я мог понять из дела, тут настоящие психи.
— И сколько из них, по-твоему, придуриваются? — спросил Чак. — Меня это давно занимает. Помнишь «восьмерок»
[1]
на войне? Сколько из них, как ты думаешь, были действительно психами?
— Был у нас, в Арденнах, один тип…
— Ты был в Арденнах?
Тедди кивнул.
— Однажды он проснулся и заговорил задом наперед.
— Слова?
— Предложения. Например: «Крови следы тут, глядите, сержант». А вечером, сидя в окопе, он охаживал себя по голове камнем. Методично так стучал. Мы офонарели и даже не сразу поняли, что он выцарапал себе глаза.
— Иди ты.
Тедди покачал головой, словно сам себе не веря.
— Через несколько лет мне рассказал один парень, что в госпитале для ветеранов в Сан-Диего вместе с ним был слепой, который говорил задом наперед. Его разбил паралич, и врачи не могли установить причину. Парень сидел у окна в инвалидном кресле и весь день разглагольствовал про свой урожай зерновых. А вырос он, между прочим, в Бруклине.
— Да, когда парень из Бруклина считает себя фермером, это, пожалуй, тянет на восьмую статью.
— Я тоже так думаю.
2
На причале их встретил Макферсон, помощник смотрителя заведения, достаточно молодой для своей должности, с длинноватыми, не по уставу, блондинистыми волосами, а в его движениях сквозила томная грация, которая у Тедди ассоциировалась с техасцами либо с лошадниками.
Он стоял в окружении санитаров, в основном негров, у белых же лица были каменные, как будто в младенчестве их недокормили и они выросли чахлыми и недовольными.
Санитары в белых рубашках и белых брюках ходили стадом. На Тедди с Чаком они даже не посмотрели. Они ни на что не смотрели, просто подошли к парому и остановились в ожидании, пока его разгрузят.
По просьбе Макферсона Тедди и Чак предъявили свои бляхи, и он их долго изучал с прищуром, сравнивая фотографии с лицами владельцев.
— Кажется, до сих пор я никогда не видел удостоверение судебного пристава, — признался он.
— А тут сразу два, — сказал Чак. — Знаменательный день.
Макферсон ответил ему ленивой ухмылкой и вернул бляху.
Над береговой линией море хорошо поработало за эти две-три ночи: она была вся завалена ракушками, сплавным лесоматериалом, остовами моллюсков и полуобглоданными дохлыми рыбешками, над которыми потрудились неизвестные падальщики. Тедди обратил внимание на мусор, прибитый течением из внутренней гавани, — пустые банки, размякшие бумажки, номерной знак с номером, вытравленным водой и солнцем. В основном на острове росли сосны и клены, худосочные, побитые ветрами, а сквозь просветы деревьев, на вершине склона, можно было разглядеть отдельные строения.
Долорес, любившая загорать, наверное, оценила бы это место по достоинству, ну а что касается Тедди, то он воспринимал нестихающий бриз как угрозу океана, что тот готов в любой момент вцепиться в него когтями и уволочь на дно.
Санитары снесли на причал мешки с почтой и коробки с медикаментами и погрузили их на ручные тележки, а Макферсон расписался в акте за полученный товар и передал его одному из паромщиков.
