— Детская площадка? Там есть качели?
— Конечно, есть. Что же за площадка без качелей?
— А перекладины?
— Это тоже есть.
— А «русские горки»?
— Вот этого пока нет, — сказал я, — но я внесу это предложение начальству.
Она влезла на стул напротив меня и поставила свои незашнурованные кроссовки на мой стул.
— Давай, — сказала она.
— Мэй, — сказал я, завязывая ей шнурки, — мне надо встретиться с другом, и я, к сожалению, не могу взять тебя с собой.
Мгновенный взгляд, полный смятения, и ощущение потерянности в ее глазах в секунду разбили мое сердце.
— Но, — поспешил я сказать, — ты ведь знаешь мою подругу Энджи? Она хочет поиграть с тобой.
— Почему?
— Потому что ты ей нравишься. И она любит детские площадки.
— У нее красивые волосы.
— Да, правда.
— Черные и густые. Мне нравятся.
— Я передам ей это, Мэй.
* * *
— Патрик, почему мы остановились? — спросила Мэй.
Мы стояли на углу Дорчестер-авеню и Хауэс-стрит. Если посмотреть прямо через авеню, там и находится та самая «Площадка Райан».
А если посмотреть вдоль Хауэс-стрит, то виден дом Энджи.
В этот самый момент я увидел стоящую возле подъезда Энджи. Целующую в щеку своего бывшего мужа Фила.
Я почувствовал, как что-то внезапно сжалось в моей груди и так же неожиданно отступило, запустив внутрь струю холодного воздуха, которая будто одним махом выгребла из меня все внутренности.
— Энджи! — радостно воскликнула Мэй.
Энджи и Фил обернулись, а я почувствовал себя подглядывающим. Причем злым, с яростью в сердце.
Они перешли улицу и подошли к нам вместе. Она, как всегда, выглядела шикарно: на ней были голубые джинсы, бордовая футболка, черная кожаная куртка небрежно свисала с ее плеча. Ее волосы были влажными, одна прядь, выбившись, свисала из-за уха на щеку. Подходя к нам, она поправила ее и помахала Мэй.
К сожалению, Фил тоже был хорош собой. Энджи рассказывала, что он бросил пить, и, надо сказать, эффект был налицо. С тех пор, как я видел его последний раз, он потерял по меньшей мере фунтов двадцать. Его подбородок имел плавную и строгую линию, глаза утратили припухлость, которая почти поглотила их за последние пять лет. Он изящно двигался в белой рубашке и отглаженных угольно-черных брюках, гармонирующих с оттенком его волос, убранных со лба и зачесанных назад. Он выглядел лет на пятнадцать моложе, и в его зрачках то и дело вспыхивали искры, каких я не видывал со времен детства.
— Привет, Патрик, — сказал он.
— Здравствуй, Фил.
Он задержался у парапета и вдруг прижал руку к сердцу.
— Это она? — спросил он. — Неужели это действительно она? Великая, незабываемая, всемирно известная Мэй?
Он сел перед ней на корточки, а она широко улыбнулась.
— Я и есть Мэй, — тихо сказала она.
— Очень приятно, Мэй, — сказал он и подчеркнуто официально пожал ей руку. — Бьюсь об заклад, в свободное время ты превращаешь лягушек в принцесс. Нет, определенно, увидеть тебя к удаче!
Мэй с любопытством и смущением посмотрела на меня, но по румянцу на ее щеках и расширенным зрачкам я понял: чары Фила возымели свое действие.
— Меня зовут Мэй, — повторила она.
— А я Филипп, — ответил он. — Этот парень хорошо о тебе заботится?
— Он мой друг, — сказала Мэй. — Его зовут Патрик.
— На свете нет лучшего друга, чем он, — сказал Фил.
Жаль, вы не знали Фила в более молодом возрасте, тогда бы вы сполна смогли оценить его способность общения с людьми, независимо от их возраста. Даже когда он слишком много пил и оскорблял жену, этот дар был все равно при нем. Фил обрел его вскоре после того, как вылез из колыбели. Нельзя сказать, что его поведение выглядело дешевым, театральным, нарочитым или он им пользовался исключительно в целях манипуляции. Нет, просто это была довольно редкая особенность: собеседнику давали понять, что он или она — единственное существо на планете, достойное внимания, что уши на голове даны исключительно для того, чтобы слушать, что он говорит, глаза — чтобы созерцать его внешность, и вообще, весь смысл существования заключался в ожидании этой встречи, какой бы характер она ни носила.
По правде сказать, я забыл обо всем этом, но только до той минуты, когда увидел Фила с Мэй. Не знаю почему, но вспоминать его как пьяницу, которому как-то удалось жениться на Энджи, было гораздо легче. Тем не менее, Энджи оставалась женой Фила целых двенадцать лет. Даже тогда, когда он бил ее. И тому была причина. Заключалась она в том, что, пусть он превратился в чудовище, все равно в глубине души он оставался тем же Филом, встреча с которым всегда доставляла радость.
Таков был Фил, поднявшийся с корточек рядом с Мэй в тот самый момент, когда Энджи спросила:
— Как дела, красавица?
— Прекрасно. — Мэй поднялась на цыпочки, чтобы дотронуться до волос Энджи.
— Ей нравятся твои волосы, — сказал я.
— Неужели? Вот эта копна? — Энджи опустилась на одно колено, когда Мэй запустила руку в ее волосы.
— Такие густые, — сказала девочка.
— Моя парикмахер тоже так считает.
— Как жизнь, Патрик? — Фил протянул мне руку.
Я задумался. В это ясное осеннее утро, когда воздух так свеж, что действует как тоник, а солнце совершает легкий танец на оранжевых листьях, глупо было бы нарушать покой окружающего мира.
Я колебался, и это было заметно, но потом шагнул к Филу и пожал ему руку.
— Неплохо, Фил. А как ты?
— Хорошо, — ответил он. — Все так же. День за днем, как все, но, сам знаешь, все в жизни статично.
— Верно. — По-моему, в данный момент эта самая статичность воцарилась на моем лице.
— Ну, ладно… — Он оглянулся через плечо на свою бывшую жену и девочку, занятых волосами друг друга. — Настоящая находка.
— Которая из них? — спросил я.
В его улыбке чувствовалось разочарование.
— Полагаю, обе. Но сейчас я говорил о четырехлетней.
Я кивнул.
— Да, она и вправду чудо.
Энджи, держа Мэй за руку, подошла к Филу.
— К которому часу тебе на работу?
— К двенадцати, — сказал он и взглянул на меня. — Понимаешь, работаю сейчас у художника в Бэк Бэй. Двухэтажный особняк, вспарываю всю облицовку, паркет девятнадцатого века с тем, чтобы заменить его на черный-черный мрамор. Как тебе это? — Он вздохнул и провел рукой по волосам.
